Ночь на Литовском - страница 2

Он был потерян. И счастлив, и потерян одновременно.

Я до сих пор помню его и грустный, и немного растерянный взгляд, когда мы разговаривали вдвоём в машине, когда всё ещё было хорошо. «На меня, наверное, все злятся» – сказал он тогда. Меня поразило его внутреннее ощущение. На нём столько всего держалось, а он считал себя неприкаянным – 90-ые годы сломали множество судеб, люди теряли себя и не находили больше никогда.

Человек уходит, когда теряется. Когда навязчивый страх чего-либо поселяется в его душе.

Уходит, когда его подсознание не в силах выносить больше чувства вины.

И по многим другим причинам, которых мы не видим, когда в боли и отчаянии спрашиваем: «ПОЧЕМУ?». Опять же я не психолог, не училась на философском факультете и не знаю многого о таких вещах: я пишу лишь с точки зрения человека, который потерял того, кто был ему ближе и дороже всех на свете.

Вам больно, но ваш человек сам неосознанно сделал такой выбор, даже если казался счастливым, даже если в это трудно поверить.

Глубинная причина ухода есть всегда – мне стало легче только тогда, когда я осознала, что отчасти мой отец мучился в этом мире. Он не воплощал свои таланты, способности, он перестал творить. Моя боль ушла вместе с этим пониманием, превратившись в светлую память.

«А как же дети? Как быть, когда умирают дети?» – спрашивают меня иногда. И вновь повторюсь, что я не маг, не священнослужитель и не эзотерик. Я всего лишь женщина 29-ти лет, потерявшая свою семью, но сумевшая её отпустить. По моему (конечно, далеко не уникальному) ощущению, дети несут в себе нереализованность взрослых. Они просто впитывают, как губки, боль, страхи и вину родителей.

«А как же онкобольные?» – это тема, достойная отдельной книги. Уже не одно исследование пытается доказать, что это заболевание вины, обиды и страха. Страха повторить судьбу кого-то из родных. Старой обиды, годами терзающей душу. Как и многим, мне открыта лишь малая часть того неопознанного, что человечеству только предстоит изучить.

Так или иначе, боль вашей потери могут притупить долгие годы, а может, как меня, осознание, что близкие не уходят. Они просто продолжают искать настоящее место и предназначение для своей заметавшейся здесь души. И с ними можно говорить и получать ответы – попробуйте, даже если не верите.

Ваша боль отступит и забрезжит свет – обязательно! Дайте время – пусть это и звучит как самая банальная фраза во всей книге.

Ноябрь 2006.

Это был очень тяжелый вечер. И если октябрь можно было хоть как-то переживать, то приближение декабря, мокрая ноябрьская слякоть и изморозь не оставляли шансов ни мне, ни маме. Мама долго смотрела в пол, сидя на диване, на который обычно садился папа с книгой или газетой. В окно не били и не барабанили, а монотонно, нервозно царапались мелкие косые капли.

– Слушай… я больше не могу, – мама посмотрела на омытое дождём окно стеклянным, почти неживым взглядом.

Я опустилась в ноги к маме, обняв их. И так мы сидели вдвоем, уже не плача, а просто мерно покачиваясь, словно стараясь не потерять друг друга и что-то ещё… хотя бы маленький клочок от цветастого платья той жизни, к которой мы привыкли.

Нас отвлекло sms-сообщение.

– Мам… помнишь того мальчика из Склифа? Мы сегодня вечером хотели встретиться… можно?

– Можно, конечно. Отвлечёшься.

«Мальчика из Склифа» мама, конечно, помнила. Тогда он где-то раздобыл для неё мягкое кресло, чтобы было удобнее всю ночь сидеть рядом с отцом. Тёплый, открытый парень. Мама обвела квартиру потухшим взглядом. Папа всегда был лёгким, даже незаметным в быту, и только с его уходом мы ощутили, сколько всего лежало на его плечах. Я знала, о чём думает мама: сейчас я уйду на встречу с этим парнишкой, а она останется совсем одна.