Осторожно, чтобы не повредить порочащий текст, префект Города Рима оторвал кусок от целого листа пергамента, вымарал копотью лишние строки, слегка подпалил края, чтобы создать впечатление, будто пергамент достали из огня. Остальное смял и тут же сжег в пламени лампады, чтобы никто никогда не узнал сколь невинно содержание послания, пепел бросил на пол и растоптал ногами.
Получилось вполне зловеще. Достаточно для того, чтобы присовокупив собственное изобретательное творчество к письму вилика Гая, разозлить Домициана:
«Благословен тот день и час, когда я отправился в изгнание. Здесь, на Востоке дышится легче, чем в развращенном, полном соблазнами, порочном Риме, небо выше, солнце не загораживают уродливые инсулы, жизнь течет размеренно и спокойно. Здесь мной никто не повелевает, я сам повелитель себе и всему, что меня окружает. Надо мной нет довлеющий силы, разрушающей меня, оскверняющей мои чувства и желания…
… Рим
… больших торгов
… властелин Востока
… Рим ко мне вернется. Надеюсь, это произойдет раньше, чем все мы предполагаем».
На другой день в тронном зале Домициана в очередной раз обсуждались меры борьбы с парфянскими царями, отказывающимися, один выдавать Лже-Нерона, а второй содействовать в этом. Опасения вызывало увеличение численности войсковых формирований Артабана IV у границ с Римской империей. Восточный царек либо тщательно готовился к вторжению, не намереваясь поддаваться имперским легионам, либо, что вернее, сам готовил вторжение.
Клемент молча слушал отчеты военачальников и шпионов, предложения мудрых сенаторов, вызывавших споры и неогласие, а потом, дождавшись паузы во всеобщих прениях, вдруг заявил без излишнего пафоса, как будто с тоскою в голосе:
– Немудрено, что и Пакор, и Артабан так несговорчиво упрямы. Ведь среди римских граждан нашлись те, что готовы поддержать воскресшего из пепла псевдо-императора в его стремлении узурпировать римский престол.
Домициан побледнел, в глазах промелькнул ужас. Его внимание мгновенно переключилось на Клемента. Он попытался что-то сказать, но, по всей видимости, был так напуган, что сумел промычать лишь нечто нечленораздельное. Окружающие. Стали изумленно оглядываться на Клемента, посмевшего так откровенно напугать цезаря. Обычно все разговоры при императоре велись в ином ключе. Придворные стремились успокоить своего повелителя, всеми силами убедить, что бояться не имеет смысла.
– О чем ты говоришь, префект? – вместо императора подал голос старейший сенатор Марк Кокцей Нерва, – Объяснись, что и кого ты имеешь в виду, произнося столь страшные слова.
Вместо ответа, Клемент подал императору письмо парфянского торговца, сопровождая передачу недоброй усмешкой.
– Конница Артабана вызывает сейчас наибольшие опасения, – сказал он, – Но ресурсов самого Артабана вряд ли хватило бы, чтобы обеспечить своих воинов всем необходимым. Он приобретает коней в Апулии. Именно апулийские скакуны будут гарцевать под седоками вражеского войска, которое намерено сопровождать узурпатора на его пути в Рим. Прочти, мой государь. Это письмо направлено нашими врагами одному из твоих подданных.
По огромному залу, между величественных колонн, пробежала волна взволнованного ропота. У Домициана же дрожали руки. Разворачивая свиток, он старался унять эту дрожь, но не мог совладать с собой. Взгляд тоже никак не хотел сосредотачиваться на строчках и словах, тем более от него ускользал смысл послания.
