У обоих оружие выпало из рук, они истерично молились оберечь их от злого духа.
Кольцо могло заморочить мозги любому, но не дальше, чем за 50 метров. Вот я и стоял возле двух российских «героев», но мне быстро надоела их затянувшаяся молитва. Пришлось напустить на них огромного иллюзорного черта с огромной вилкой и истекающего голодной слюной.
Солдаты бежали, забыв о ружьях и присяге. За исключением синяка от пули, все хорошо кончилось. Но не в первый раз мне не понравилась бездеятельность кольца, ведь оно, несомненно, могло заранее предупредить о засаде. Но оно, словно джинн в сказочной лампе, молчало в тряпочку. Все же в конструкции «Аладдина» проглядывала несомненная недоработка.
Засада и масса иных признаков говорили о готовящемся сражении. Я включил систему анализа на полную мощность, и достаточно четко услышал команды на русском артиллеристам, пехоте, гусарам. Еще едва уловил тихое перешептывание на литовском (его скоро переименуют в белорусский) повстанцев. Повстанцы были окружены засадами и несколькими довольно крупными подразделениями.
Я оставил в кольце программу невидимости, так безопаснее, и направил коня в самую гущу событий.
Скакун нес по роще у края болота. Копыта вгрызались в податливую почву. Земля чавкала, пытаясь присосаться к ногам, но лишь вылетала вслед коню, перемешанная с ярко-зеленым дерном.
На опушке, рядом со мной, скрытно стояла сотня гусар. На поле открыто, без маскировки расположилась артиллерийская батарея в четыре ствола. Жерла орудий направили на опушку с противоположной стороны поля точно в направлении повстанцев, видно каратели были хорошо информированы. Из хвойного леса, между мной и повстанцами, вышла строем на поле пехота, 103 человека, подсказало умное колечко. Шум из леса, немного позади группы повстанцев подсказал, что в тыл храбрецам движется не меньше батальона пехоты и около сотни драгун.
«Обречены! – не сомневался я. – Но Иосиф, всех первенцев в роду Пиотухов одинаково называли, обязан выжить. Иначе я исчезну!»
Пехота беспечно шла по полю строем, выдвигаясь перед артиллерией и, на погибель себе, перекрывая сектор обстрела пушкарям.
Ошибку русских мигом заметил Иосиф.
– Мы обречены, – отфильтровало кольцо речь от посторонних шумов. – Даже, если сдадимся, нас повесят. Но я перед смертью напою саблю кровью врагов. Отомщу за унижения края, за детей на суворовских штыках, за виселицы вдоль дорог. За поруганную отчизну не жалейте врага. Умрем с честью. Вперед, за Литву, за свободу!
Из опушки леса вылетел Иосиф. Словно ангела смерти нес его вороной конь, и как у ангела над ним трепетали огромные крылья.
«Да он же в доспехах крылатого гусара!?» – я сразу узнал панцирь по особым вмятинам, их видел еще вчера (по моим часам) в день рождения повстанца. Гусарское облачение тогда красовалось на стене. Уже тогда оно считалось устаревшим вооружением, но видно трудно было по-иному экипироваться.
Вслед за предводителем летело еще шесть крылатых гусар и разношерстно вооруженные воины. Всего 63 всадника оставило информацию дотошное в арифметике колечко.
Пехота изумленно распахнула рты и вытаращила глаза. Ведь их готовили к незначительному, почти безопасному уничтожению плохо вооруженного и неопытного противника, а тут такое. Я видел, как у многих тряслись коленки, а кое-кто обмочился. Но будь я на месте русских, то тоже мечтал бы о памперсах.
