– Здесь гости питаются, – сказала Пул. – Мы, естественно, заботимся о физическом здоровье не меньше, чем о душевном, поэтому в меню есть блюда с низким содержанием жира, вегетарианские, веганские и кошерные. Наш шеф-повар прежде работал в мишленовском ресторане в Сакраменто.
– А когда я познакомлюсь с теми, кто тут живет? – осведомилась Нора. – А то вдруг тут все психи?
Пул потрясенно заморгала, посмотрела на меня – я ответил смущенным взглядом, – но затем взяла себя в руки и улыбнулась.
– Сегодня ты ни с кем не познакомишься, – дипломатично ответила она и поманила нас за собой; Ириска проплыла мимо нее в коридор, стуча коготками. – Но если будешь у нас гостить, увидишь, что люди здесь, как и везде, очень разные.
Пул затормозила у темной ниши и, поразмыслив, включила верхний свет. На стенах – сплошь стенды, увешанные списками участников всяких кружков и фотографиями с мероприятий.
– Как видите, – Пул взмахнула рукой, – гости у нас очень даже счастливы. Мы всех стараемся занимать, физически и умственно.
Нора, насупившись, ступила в нишу.
– А когда это снимали? – спросила она.
– В последние месяцы.
Нора скептически сверкнула глазами и уставилась на фотографии, скрестив руки на животе. Я подумал, что она совсем поехала крышей, решила изобразить Энджи из «Прерванной жизни»[26], но потом сообразил, что она задумала.
Она искала Александру.
Разумно. Я тоже шагнул посмотреть. На фотографиях пациенты бегали эстафеты, ходили в походы. Кое-кто правдоподобно доволен жизнью, но большинство слишком худы и апатичны. Александра бросалась бы в глаза, так? Темноволосая, чуть в стороне, во взгляде вызов. Я пригляделся. Фотографии с музыкального концерта – но за фортепиано мужчина с дредами. Куча снимков с летнего барбекю на центральном газоне – пациенты толпятся вокруг столов, жуют бургеры, но Александры ни следа.
Я оглянулся – Пул наблюдала за нами в легкой тревоге. Видимо, мы слишком уж пристально изучали эту выставку.
– Все такие счастливые, – заметил я.
Она ответила мне хладнокровным взглядом:
– Может быть, пойдем дальше?
Я вышел из ниши; мохнатая кружевная салфеточка по имени Ириска носилась вокруг меня и смотрела так, будто в кармане я припрятал вяленое мясо. Нора перебирала списки записавшихся в книжный клуб, откровенно читая все имена подряд.
– Лиса, – сказал я. – Пойдем.
Наружу, по газону к «Страффен-холлу», затем прямиком на второй этаж, где занимались музыкой, рисованием и йогой. По отрывистым комментариям и напряженному тону Пул было ясно, что мы с моей ершистой дочерью очень ей не нравимся. Я старался расхваливать клинику, но Пул в ответ лишь чопорно улыбалась.
Когда мы проходили мимо зала медитаций – свечи, фотографии лугов и небес, – из репродуктора раздался сигнал, две ноты. Пронзительный и раскатистый – музыкальный аналог отбитого пальца на ноге.
– Мне надо в туалет, – раздраженно объявила Нора.
– Разумеется. – Пул остановилась у питьевого фонтанчика и указала на дверь «Дамы» в середине коридора. – Мы тебя тут подождем.
Нора закатила глаза и отбыла. Стены в коридоре яркие, наполовину белые, другая половина розовая, как кошачий нос, но обстановка сочилась больницей и клаустрофобией, точно купе в поезде. Недоумочный экспресс отправляется в Шизотаун. Все на борт.
Из аудиторий потянулись пациенты. Все в джинсах и мешковатых хлопковых рубашках – ни ремней, ни шнурков, отметил я, – и возрастной разброс поражал воображение. Из класса рисования выполз мужик лет восьмидесяти с седым ежиком. Большинство, проходя мимо, отводили глаза. Роились мозгоправы и прочие умники – болтали, кивали, симулировали конструктивность. В толпе они не терялись – все во флисках и куртках «Л. Л. Бин», в шерстяных буроватых свитерах, – вероятно, чтобы пациенты решили, будто попали на лыжный курорт.
