– Вы говорили, что совершили со своей матерью сделку, – внезапно произнесла Викки.
Клеманс сделала глубокий вдох. Викки права. Ничего не поделаешь, нужно отвечать за свои промашки.
– Ах да. После рождения сына я тяжело заболела. Моя мать заплатила Жаку за то, чтобы он увез моего ребенка во Францию. Видишь ли, Жак был наполовину французом, наполовину марокканцем. И так как Марокко тогда находилось под протекторатом Франции, Жак сумел туда переехать. Я была не замужем и не могла оставить ребенка.
– Ой, я понимаю. Но в чем заключалась сделка?
– На самом деле это не было в прямом смысле сделкой. Я не совсем точно выразилась. Мама сказала, что обо всем позаботится, если я не стану поднимать шум.
Викки недоверчиво смотрела на бабушку широко раскрытыми глазами:
– И вы согласились?
– Я ведь уже сказала, что тогда очень тяжело болела. Лежала в бреду. У меня не оставалось выбора, – вздохнула она и едва слышно добавила: – Без меня ему было лучше.
– Что вы сказали? – с подозрением в голосе спросила Викки.
– Ничего. Не имеет значения. Другие времена, другие нравы. – Она сделала паузу. – Хотя, возможно, нет. Даже сейчас иметь внебрачного ребенка неприлично, несмотря на всю так называемую эмансипацию. – Тем временем дверь на крышу открылась, и к ним присоединилась Этта; Клеманс с улыбкой протянула ей руку. – Викки, Этта – моя самая старинная подруга в Марракеше. Много лет назад она поселила меня в той самой квартире, в которой сейчас живешь ты.
– В те дни твоя бабушка была испуганной маленькой девочкой.
И неудивительно, подумала Клеманс. Даже по прошествии стольких лет она отчетливо слышала голос отца: «В следующий раз мы сбросим ее в колодец».
– Этта, я никогда не была маленькой, – возразила она с вымученной улыбкой.
– Возможно, и нет. Но ты до смерти боялась отца.
– В те дни я была психологически сломлена. – Клеманс сжала руку подруги.
Этта была отчасти в курсе истории Клеманс, но держала язык за зубами и никому не обмолвилась о том, что та сменила имя Адель Гарнье на Клеманс Петье. Однако Этта совершенно точно не знала, что на самом деле произошло тогда в Касабланке.
– Викки, – продолжила Клеманс, – ты должна понимать, что мы тогда жили в тяжелые времена. Ведь я родилась в тысяча восемьсот девяносто втором году. Женщины считались собственностью мужчины – главы дома, который полностью контролировал их жизнь. У нас не было права голоса, да и вообще никаких прав, хотя у Этты все сложилось несколько по-другому.
– Как? – удивилась Викки.
– Я была богатой молодой вдовой. И могла делать все, что заблагорассудится, при условии больше не выходить замуж.
– И вы больше не вышли замуж! – ахнула Викки. – Неслабо.
Миниатюрная Этта громко расхохоталась:
– А разве нет? Ну ладно, здесь становится слишком жарко. Давайте спустимся в сад. Там, в тени под деревьями, нас ждет мятный чай.
– У меня такое чувство, будто я уже была в Марокко раньше, – сказала Викки, когда они спустились в прохладный внутренний дворик.
– Может, это из-за твоего родства с Жаком? – предположила Клеманс.
– Но в Дордони Жак казался самым настоящим французом. Он вообще никогда не упоминал Марокко.
– Как я уже говорила, когда французы управляли Марокко, Жак рос во франкоязычной среде. И поскольку он наполовину француз, да к тому же светлокожий, то, должно быть, легко получил французские документы и провел оставшуюся часть жизни, позиционируя себя как стопроцентный француз.
