– Чести, она врач, – сказала милая учительница.
– Ну, – сказала Ангел, забавным движением расправляя лацканы, – я близка к медицине и прохожу интенсивный курс… триажа. В любом случае, Чести, если ты не хочешь об этом говорить, это твое дело. Я сама не люблю жестокие истории.
– Я не жалуюсь всем подряд, я же не Кевин.
– Конечно. Никто так не думает. Веди себя как следует с Ноной, она тебе помогает.
Милая учительница выглядела так, словно была против, но пошла за Ангелом, болтая о чем-то несущественном вроде пробок. Ноне пришлось держать влажную тряпку на глазу Чести и загораживать его от малышей с выпученными глазами, пока не прозвенел звонок. Начинался новый школьный день. Ангел принесла ему пакет со льдом, завернутый в полотенце из учительской, и он с видимым удовольствием прижал лед к лицу.
Табаско небрежно шла за Ангелом на безопасном расстоянии. Она прошла мимо своего места и выгнала малышку, сидевшую возле окна, а когда ее спросили об этом, малышка сообщила, преданно смотря снизу вверх, что они с Табаско давно хотели поменяться, так что учительнице оставалось только попросить их поменяться обратно после перемены. Нона весьма сомневалась, что это случится. В любом случае пытаться возразить Табаско – глупая идея. Табаско всегда побеждала, и весь класс это знал.
Все еще раз это увидели во время перемены. Вся банда очень подлизывалась к раненому Чести – фрукты Ноны были обещаны Утророжденному, но Утророжденный даже не возразил, когда половина порции оказалась у Чести. Большая часть класса вскочила с мест и сгрудилась вокруг Чести, спрашивая, выпадет ли у него глаз. Табаско сказала им:
– Брысь! – И все разбежались. Потом она спросила: – Ну и кто это сделал?
– Табаско, не психуй, – угрюмо сказал Чести, – я не хочу об этом говорить. И не могу. Я обещал.
Табаско села на подушку перед ним. Она сидела положив руки на колени, смотрела не моргая. Глаза не слезились. Потом сделала так, как делала очень редко, когда все ее умоляли, – распахнула глаза так широко, что кожа вокруг них стала очень белой. Жесткие серовато-розовые шрамы от ожогов не шевелились, когда двигалось все лицо, и Табаско вдруг стала кривой и жуткой.
Утророжденный, Красавчик Руби и Нона перестали есть, стало очень тихо. Кевин продолжил жевать совершенно спокойно. Чести сглотнул и сказал:
– Брось, босс.
– У тебя есть от меня секреты, Чести? – спросила Табаско.
– Нет. – Чести угас.
– Хорошо.
Даже раздавленный, Чести все еще колебался, что впечатлило Нону.
– Босс, может быть, не в присутствии, ну, знаешь, детей…
– У нас нет секретов друг от друга, – сказала Табаско.
Чести снова сглотнул. Наклонился в их сторону и уставился в пол. По этому сигналу все сдвинули головы, даже Нона, хотя Камилла запрещала ей так делать из-за гнид.
Чести заговорил так тихо, что его почти не было слышно. Он сказал, что его ударило. Нона хорошо разбирала шепот, так что ей не пришлось напрягаться, а вот Табаско сказала:
– Повтори. – Кажется, она не поверила.
Чести покраснел и прошипел:
– Фонарь. Я не шучу, мать твою.
От удивления Утророжденный чуть не завизжал:
– И как ты это допустил?
– Не болтай об этом, – велел Чести.
– Он на тебя упал? – спросил Кевин.
– Нет, я врезался в него лицом, да так сильно, что упал на задницу и вырубился. А когда я очнулся, выяснилось, что какой-то алкаш меня пожалел и притащил в свою нору. Хуже быть не может. Меня бродяги жалеют, – тут он задумался, – хотя, наверное, он спас мне жизнь. Он неплохой. Не понял, что за херню он нес. Он постоянно проверял мне глаза и рот, говорил что-то вроде: «А-а-а» и как будто кусал воздух. Если он на чем-то новом сидит, надо бы выяснить, надо же знать состояние рынка.
