Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - страница 11

А повод и в самом деле был, и случай с простоем в работе оказался вполне кстати. Дело в том, что буквально накануне у меня произошла неожиданная встреча с одним из моих непосредственных земляков, живших когда-то со мной в селе Вилюй, которое после отъезда нашей семьи на материк так жутко пострадало от гигантского цунами. В тот день надолго задул противный западный ветер и при ясном солнечном небе взбаламутил всё море вдоль всего восточного берега Камчатки. Такой ветер неудержимо гонит мелкую волну с неисчислимой россыпью белых барашков и до аспидной зелени замутнённую поднятым со дна песком и илом. В такую погоду уходит от берегов подальше на чистую воду практически любая рыба, и, как говорится, рыбаки вынужденно сушат вёсла. Даже с берега просто неприятно смотреть на такое мутно-зелёное море.

На рейде нашей бухты бросил якорь малый рыболовный сейнер, чтобы переждать непогоду вблизи хоть какого-то населённого пункта, и несколько рыбаков из команды высадились на маленькой шлюпке на наш песчаный берег, нацелившись на местный магазин. И мы тоже были безработными по случаю всё той же непогоды, и я просто слонялся по пустынному берегу без дела. Маленький МРС, болтавшийся на мутных противных волнёшках, привлёк моё внимание, поскольку не часто в нашей бухте появляются не наши суда, то бишь тралфлотовские. Я подошёл к шлюпке, из которой выскочили трое парней и, поскольку был в таких же рыбацких сапогах, как и они, помог вытащить лодчонку на берег. Спросил, откуда они на таком «крейсере» прибыли? Рассмеялись в ответ, потом самый молодой сказал:

– Из Сероглазки мы. Колхоз имени Ленина…

– Надо же, – удивился я. – Помню, в этих местах были рыболовецкие колхозы «Вилюй», имени Сталина. А в Сероглазке была их общая МРС. Старицын там был директором…

– А он и сейчас там. Только теперь уже председатель одного большого колхоза. И из нашего Вилюя многие туда после цунами перешли…

– Во как! – ещё больше удивился я. – Земляк, значит?

И мы разговорились. Я сказал, что тоже жил в этом селе – в годы войны и немного после. Начали вспоминать разные памятные случаи из той давней жизни. Парень был лет на пять моложе меня, и мы, конечно, в ту давнюю пору просто не могли пересекаться в каком-либо житейском общении. И каждый говорил о том, что сам лично помнил. Я, например, вспомнил о том, как погибла одна женщина при высадке с катера на берег: лодка перевернулась на крутой волне, и всё село сбежалось на тот галечный пятачок среди скал, где это случилось.

– Её фамилия была, кажется, Горюнова, – напряг я свою память.

– Так это была моя мама, – сказал он просто, с чуть заметной горчинкой грусти в голосе.

А мне почему-то стало как-то даже неудобно перед ним за это моё, как мне показалось, совершенно бестактное упоминание о том трагическом случае: мол, дёрнул же чёрт за язык.

Но всё оказалось иначе. Мы как-то сразу сблизились, будто знали друг друга уже не меньше, чем сто лет кряду. Его спутники уже вернулись с покупками на свой пропахший рыбой «крейсер», а мы всё не могли наговориться, вспоминая нашу жизнь в этом маленьком селе на открытом к океану берегу, мелькали знакомые фамилии и заповедные в детстве у каждого места. Я сводил его в столовую, где никого из столующихся уже не было, но обаятельная повариха нас щедро угостила вкусным обедом (заметьте, только на северах такая искренняя предупредительность и бескорыстная щедрость бытует), посидели в нашей палатке, укрывшись от неприятного западного ветра. И говорили, говорили, говорили. И никто нам не мешал, не перебивал. Да мы никого и не замечали, мы просто жили в каком-то совсем другом мире, совершенно не знакомом для всех, нас окружающих. Нечасто со мной, например, такое состояние почти полной отрешённости от всего сиюминутного и суетного случалось в прошлом, да и потом, и полное погружение в самое дорогое и прошлое. И что самое удивительное, мы даже единым глотком спиртного не пытались подогревать наш разговор, хотя до магазина было всего два шага, где недостатка в этом горячительном зелье никогда не было.