садовые ножницы. Членистые лапки этой гадости задвигались в тошнотворном, в слаженности своей, порядке, и тварь развернулась на месте как маленький вездеход, дробно тарахтя ногами по паркету.
Вид у нее был настолько омерзительный, что меня уже не интересовало, галюн это или
нет, хотелось одного – держаться от этой штуки подальше. А вот хламида благополучно уселась на это милое животное верхом; сей лихой наездник, на не менее лихом скакуне, отделял меня сейчас от персоналки. Под капюшоном хламиды ничего не было, движущиеся рукава также были пусты. Ног у этого новоявленного человека-невидимки либо не было вообще, либо они были уродливо коротки.
Неплохо бы выключить все-таки именно компьютер, или даже не компьютер, а блок
сопряжения его с нейроплазменным контейнером. Но оседлавшая сороконожку хламида надежно отрезает пути к нему.
Обесточить же всю квартиру – тоже проблематично: счетчик корчил рожи, и обзавелся
уже, к этому моменту, парой довольно гадких рук, а здороваться с ним мне совершенно не хотелось.
Оседланное членистоногое топоча побежало на нас, а хламида, в порыве страсти нежной, распростерла объятия. Марина, судя по всему не желая изменять мне с рясой, ловко вскарабкалась на шкаф. При этом она вынуждена была совсем скрутиться под низеньким хрущевским потолком, а вниз полетела аляповато-топорная хрустальная ваза с гравировкой в мою честь. Незаточенные огрызки карандашей, электронные часы с севшей батарейкой, какие-то микросхемы, и прочий хлам, коллектором котгорого служила покойная, веером разлетелся по комнате, образовав красивую гистограмму гауссовского двумерного распределения.
Сороконожка, хищно раскрыв челюсти, бежала в мою сторону. Хламида, видимо отличавшаяся бисексуальностью, норовила, похоже, теперь пообниматься и со мной; так что взбираясь на шкаф, я поразился собственному проворству. Тварь изогнулась н полезла за нами следом, легко вгоняя острые концы лапок в полированное дерево.
Марина, схватив какой-то увесистый том, пару раз стукнула хламиду по капюшону. Та
сорвалась с сороконожки и растеклась по полу густой зловонной слизью. Паркет по краям образовавшейся лужи стал покрываться сизоватым, шевелящимся мхом, который разрастался прямо на глазах, перекинулся, как огонь, на ковер, стену, шкаф, и быстро покрывал все новую и новую площадь.
Сороконожка уже подобралась к нам, причем бронированный панцирь надежно защищал ее от отчаянных ударов книжкой. Потом ее челюсти, без видимого усилия отхватили уголок толстенного фолианта, служившего Марине оружием. Это уже не шутки. А если не галлюпинация? Мало ли, что это связано с электропитанием. И вообще, какие там, к лешему гипотезы, когда происходит явная чертовщина!
Эти же мысли, разумеется не в виде слов, промелькнули, очевидно, и у Марины в голове, во всяком случае мы одновременно соскочили со шкафа, стараясь не попасть на сизый мох. Это не удалось. Прикосновение «мха» к коже вызвало не то покалывание, не то зуд. Но страшнее всего было то, что он моментально начал расти прямо на теле. волной разрастаясь от ступней по икрам. У меня он принялся и на джинсах; Марина попыталась сгрести его рукой со своей голой икры, и тотчас ее ладонь тоже заколосилась «мхом», и он начал распространяться вверх по предплечью. Жутко было еще и то, что никаких болезненных ощущений это не вызывало – только чувство теплого покалывания, как от грубого шерстяного одеяла.
