Нова Свинг - страница 17

Он смутился. Рикша, высвободясь из сбруи и протерев ноги пертексовым полотенцем, ответила без особой обиды:

– Да ладно. – И представилась: – Меня Энни зовут. Как и всех остальных, надо полагать. В смысле, я понимаю, что вы бы иначе не спросили.

Как и все Энни, пакет модификаций она выбрала экстремальный. Она так перекроила себя, что стала похожа на лошадку и возвышалась над Эшманном дюймов на восемьдесят, даже стоя на полусогнутых, а ее влажная от пота, медового оттенка лайкра источала странный, но успокаивающий аромат. Café électrique[12] и глюки бортового тестостеронника вынуждали ее неустанно переступать с ноги на ногу в тумане собственного пота.

– Может, вас еще куда-то отвезти? – предложила она. – Ваша жена умерла с концами? Ну тогда я вас еще куда-то отвезу этой ночью, куда пожелаете.

Эшманн изъявил желание вернуться в Кармоди.

Широким жестом обведя берег, он услышал, как из-за дома доносятся медитативные сосущие звуки волн, набегавших на песок.

– Тут днем лучше, – сказал он. – Я сюда просто поразмыслить приезжаю.

– Большинство людей на вашем месте пошли бы к портняжке и заказали себе культиварку, – заметила рикша. – Так можно вернуть своих любимых. – Она снова пристегнулась, развернулась и направилась вверх по склону холма. – Сейчас никто никого не обязан терять. Почему бы вам так не поступить, как все делают?

Эшманн тоже об этом часто думал.

– Она тут жила сама по себе, – сказал он. – Она уединилась. – Он не знал, как объяснять дальше. – Выпивка, смешанные политические пристрастия, старые эмоциональные привязанности. Попытки помочь ее только обескураживали.

Дважды или трижды в неделю она ударялась в беседы об их совместной жизни, о погоде и о виде из окон.

– Видишь, вон там, в заливе, шлюпка? Ты ее тоже видишь? Вон ту, синюю? А что это за шлюпка?

И вслед за тем неизменно приглашала:

– Приходи! Я достану ром «Блэк Харт», твой любимый.

Он всегда отвечал согласием. Но в конце концов растерял смелость для визитов, потому что стоило ему явиться, как бывшая начинала вздыхать и повторять: «Как мы хорошо жили, пока ты с той шлюхой из Кармоди не спутался».

– На Рождество, – рассказывал он рикше, пока девушка пробиралась между похожих на швабры пальм и щербатых пастельных пляжных домиков по обе стороны бульвара Сантори, – я ей покупал ее любимые духи, называются «Пепел роз». – Остальную часть года он пытался держаться от нее подальше. – Я уже был не в том положении, чтобы просить кого-нибудь об уходе за ней, а она ведь сама о себе толком не могла позаботиться. Ну и вот, я не только вину за собой чувствовал, но и нарастающее раздражение.

– «Пепел роз»! – повторила рикша. – Ну и ну!

Ему показалось, что позади слышны голоса, и он обернулся взглянуть в заднее окно. По бетону в пурпурном сиянии задувало песок. Никого, даже детей Пойнта.

– Возвращаемся! – приказал он. И: – Извини.

Рикша пожала плечами.

– Да ладно, – ответила она. – Мне-то какой интерес?

После того что случилось с его последней клиенткой, Вик Серотонин много спал. Спал как мертвый, без сновидений. Побывав в Зоне, снов не видишь. А как проснешься, становится еще хреновее, и спать надо, чтобы потом увидеть перспективу, как всегда говорил Вик. Если не спать, заработаешь такую трясучку, что хоть в петлю лезь.

Вик обитал в саутэндском доме без лифта и горячей воды; берлогу эту он получил вместе с благословением на бизнес от уходившего на покой entradista-турагента по фамилии Бонавентура. Квартира была двухкомнатная, с душевой. Он тут никогда не готовил и не ел, хотя на кухне имелась индукционная печка и стоял навязчивый запах старой готовки. Пахло тут также старыми одежками, прежними арендаторами и многолетней пылью; однако дом удовлетворял основному профессиональному требованию Вика – был недалек от ореола Явления. Вик спал на кровати, сидел в кресле и брился перед зеркалом. Как и все остальные жители дома, эти вещи он купил в репродукционной лавочке в конце улицы, когда въехал сюда. Он носил габардиновые куртки на застежке-молнии и расписанные рубашки от Инги Малинк. Он вешал их в шкаф с Земли – розовый шпон по самшитовому дереву, примерно 1932 года, старый и привезенный издалека. Из одного окна открывался неплохой вид на мост, из другого – на сегмент некорпоративного космопорта, поросший сорняками, да ворота на цепи.