После этого всё исчезло. Ноги вновь стали мне послушны, я поднялся. Сильная боль в теле, особенно в области почек. Кое-как добрался до кровати. Она вновь жалобно заскулила словно щенок, брошенный хозяином. По лицу катились слёзы, я вспоминал отчаянный голос Наташи, который удалялся от меня с каждым шагом всё дальше и дальше. А вокруг была темнота, густая, кромешная, даже в окошке не видно ни зги… Мне казалось, что на улице дождь, а, может, уже и снег. Я силился вспомнить, какой сегодня день, и понял, что первое декабря. Скоро праздники… Рождество, Новый год… От этих мыслей стало ещё больнее. Ещё острее ощущалось одиночество и тяжесть моего положения. Я поцеловал крестик на Розарии и продолжил прерванную молитву. Когда усталость одолела, и сила сна начала опускать мои веки, прошёл по коридору тот, кто избил меня, и дубинкой провёл по решётке. Получился звук, похожий на «трам-пам-пам-пам».
Сон улетучился, тело ещё помнило издевательство, инстинктивный спазм, засосало под ложечкой. Через время он вновь пришёл и сделал то же самое, «трам-пам-пам-пам». Так продолжалось до самого утра.
В конце концов я не выдержал, встал и спросил его:
– Скажите, зачем Вы это делаете?
Он в очередной раз ударил по железным прутьям:
– Я не сплю, так почему же ты должен спать? – ответ был исчерпывающим.
– Логично! – тихо заметил я.
– Ещё одно слово, хиляк, и я снова пересчитаю твои рёбра! – он ударил по решётке, демонстрируя свою силу и власть, и добавил: – Давно что-то не разминался!.. И жестом вдавил кулак в ладонь так, что захрустели костяшки.
После этого он больше не приходил, и мне удалось-таки немного поспать, пока, гремя железными мисками, не принесли очередную порцию отравы. Начинался новый день, суббота, но я, почему-то, был этому не рад.
* От Матфея (25: 31—40)
Мне приснился отец Филипп. Его сердечное тепло согревало и поддерживало душу. Я чувствовал, что за меня молятся в двух Церквях…
– Вишневский, на выход! Руки за спину! Лицом к стене!
Скоро буду делать это автоматически, как дрессированная собака. Опять допрос, в субботу? Уже всё сказано-пересказано, могли бы дело давно передать в суд. «Раньше сядешь – раньше выйдешь,» кажется так говорят, но меня и эта мысль не утешала. Трудно было вообще смириться с происходящим.
Меня привели в какой-то кабинет и оставили одного. Посмотрел на окно, за решёткой виден внутренний дворик, там сделан навес. «Наверное, для курильщиков на случай дождя, а, может быть, для охранников во время прогулки задержанных… Разве их выводят? – пустые мысли лезут в голову от безделья и бездействия, для меня это тяжелее всего. – Солнце слишком яркое, или просто мои глаза уже отвыкли от такого света… С крыш капает вода, а вот внизу, – я вытянул голову, чтобы увидеть, – на земле ещё лежит снег. Мне не показалось вчера, действительно, пришла зима. Как захотелось хоть глотка свежего воздуха!» Я попытался приоткрыть створку.
В этот момент зашёл незнакомый мне человек интеллигентного вида в строгом сером костюме с деловым портфелем в руках.
– Я бы не советовал Вам этого делать, отец. Сегодня прохладно.
Меня здесь ещё никто так не называл, да и голос показался каким-то неестественно доброжелательным для этих мест.
– Простите, захотелось подышать…
– Понятно, что через решётку Вы не просочитесь при всей своей худобе. – он сдержано улыбнулся. – Открывайте, только не простудитесь!
