Ладно, Ника, тебе ведь было любопытно, что они за люди такие. Вот сейчас ты и узнаешь лично и наверняка.
– Попытка не пытка, – цежу сквозь зубы, на что Марк ухмыляется.
– Дверь открывается вовнутрь, Обезьянка. Но это так, чисто факт, который тебе уже вряд ли поможет.
Чёрт. Может, у меня и имелся шанс, но я сама смыла его в унитаз.
Пропускаю мимо ушей его «обезьянку», ведь это прозвище самое безобидное из всех прозвищ, данных мне за месяц.
– И что дальше? Что вы со мной сделаете? Я думала, девочек вы не трогаете.
– Вот трогаем мы как раз только девочек, – со смешком говорит Марк, скрещивая руки на груди и прислоняясь к квадратной массивной колонне с правой стороны.
– Наверное, она имела ввиду, что девочек мы не обижаем, – спокойно и серьёзно отвечает уже Ром. Но в этом всём открытая насмешка надо мной. Они будто играются. Не набрасываются, не делают пока чего-то из рамок вон выходящего, но всё это до невозможности уже напрягает. Они как львы, играющие с бедной мышкой.
Ром подходит к маленькому столику и вскидывает на меня взгляд исподлобья после того, как берёт с него… конфету?
– Это так, девушек мы не трогаем. Но к тебе это не относится, – сказано им так пренебрежительно, что во мне поднимется новая волна злости.
Значит, он не считает меня девушкой? В этот момент я чувствую такой протест, какой не ощущала никогда, наверное. И именно это прибавляет мне смелости. И вредности.
– Ты только посмотри, как она пыхтит и взгляд какой! На тебя так когда-нибудь смотрела замарашка, Ром? Да вообще хоть кто-нибудь? – низко смеётся Марк, отлепляясь от колонны и делая первые шаги в мою сторону, пока наши с Нагорным взгляды жгут друг друга.
Но я быстро перевожу внимание на второго, потому что он приближается. И я автоматически вжимаюсь в дверь сильнее, хоть и колючий взгляд с Миронова не свожу.
– Значит, так. Сейчас я говорю, ты – слушаешь. Кивни, если поняла, – насмешливо приподнимает бровь Марк, остановившись в шаге от меня. Хватает меня пальцами за подбородок, когда глазами я показываю ему всё своё мнение, и сам больно дёргает за него, изображая мой кивок. – Вот так, Обезьянка. Мы говорим – ты слушаешь и слушаешься, – цедит уже со злостью, в нём уже нет ни капли лёгкости и открытости, которую мне удалось в нём рассмотреть в какие-то моменты. Сейчас они с Нагорным-маньяком мало чем отличаются.
Я делаю резкое движение головой, со злостью выдёргивая свой подбородок из хватки, а Марк продолжает цедить, хватая меня уже за один край воротника рубашка:
– На всё время, пока нас отсюда не вытащат, ты в полном нашем распоряжении, новенькая. Мы твои хозяева, ты – наша игрушка, которая скрашивает нам праздники в этих стенах. Скажем прыгать, ты прыгаешь. Скажем служить, и ты служишь, как самая послушная собачка. У тебя нет вариантов, кроме как слушаться. Иначе мы превратим твою жизнь в Ад. И не думай, что, сбежав из академии, у тебя получится сбежать от нас. Мы очень злопамятные и свои вещи не любим терять.
– Я, по-твоему, вещь?!
– Да, ты вещь, Обезьянка. Ты ещё этого не поняла разве? Стала ей, как только открыла эту дверь.
– Вы долбанные психопаты, страдающие манией величия, – цежу сквозь зубы, пока внутри меня идёт война между здравым смыслом, злостью и любопытством.
Мои слова смешат Марка. С громким смехом он дёргает меня в сторону за локоть так, что я оказываюсь дальше от двери, а он перекрывает мне путь к ней теперь.
