— Я те свистну! — ударил по руке, так что мои пальцы выскользнули изо рта, и прорычал прямо в ухо. — Я те так свистну, что уши отвалятся. Белены объелся?
Столь резкий переход от добродушия до свирепости, огорошил меня настолько, что я глупо усмехнулся в ответ. Мол, чего ты? Это ж понарошку… в шутку.
— Еще и блаженный… — сделал собственный вывод Полупуд.
Казак покивал задумчиво, одновременно с ожесточением почесываясь в разных местах.
— То-то я гляжу, ты какой-то странный. Чистый, ухоженный, руки нежные. Сперва подумал, что евнух, потом вижу — нет, все хозяйство на месте. Может, из белого духовенства?.. Хотя, нет — молод для ангельских чинов, и трубка, опять же, монашеской братии не подруга… Гм? А ну-ка, перекрестись!
«Это пожалуйста. Хоть сто порций»
В церкви я за свои двадцать два года раз десять бывал, не больше, но стараниями бабушки Галины Михайловны и ее сестры Ольги креститься умею. Даже нескольким молитвам обучен. Так что крестным знамением осенил себя как положено по православному обычаю — справа налево, не замешкавшись ни на секунду.
— Добро… — прогудел Полупуд. — Всяко приятнее, когда спасением жизни своему, а не чужаку обязан.
Казак вывернул наизнанку штаны, внимательно осмотрел каждый шов и только после этого, натянул шаровары на себя. Проделал то же с рубахой, но надевать не стал — протянул мне.
— Держи, парень. Господу все равно, а промежду людей принято срам прикрывать. Да и замерз ты, я вижу, изрядно. Вона, как скукожился весь.
Как мокрая рубаха может согреть, я не понял, но от одежды отказываться не стал. А как только просунул голову в воротник, Василий приступил ближе и, не глядя на меня, тихонько прошептал:
— Рот открой…
Я и разинул варежку. От удивления.
— Язык цел… Голову наклони…
Мог бы и не просить. Поскольку его ладонь уже легла на мой затылок, и шея сама согнулась под непреодолимой тяжестью. Потом пальцы казака неожиданно бережно прикоснулись к шраму на макушке. На прошлой неделе с отцом калитку на даче чинили. Вернее, отец чинил, а я ассистировал. Подай-принеси-убери. Да и то ухитрился поскользнуться и въехать головой аккурат в завесу. Крови было… Рана хоть и небольшая, но достаточно глубокая, чтобы след остался. Вот его-то Васили сейчас и нащупал.
— Угу… Слышишь хорошо. Рубец свежий имеется. Хоть и вскользь прилетело, но видимо зашибло крепко. Стало быть, не врожденная немота, а от удара… — сделал вывод самозваный лекарь. — Это радует, парень. Проси у Господа милости, и если будет на то воля Его — заговоришь. Доводилось, знаешь, повидать, как бывалые казаки, не чета тебе закаленные воины, немыми с кровавой сечи выбирались, а потом — кто через час… кто через пару лет — но дар речи обретали. А я, уж будь покоен, к твоей молитве и свою просьбу присоединю. Со всей искренностью.
«И за это, казак Василий, отдельное тебе спасибо. Не за молитву, а что еще один совет дал. Значит, если я на днях или чуть попозже заговорить надумаю, тебя это не удивит».
— Жаль только, имени твоего так не узнал. Придется прозвище придумать… — и Полупуд уставился на меня с задумчивым прищуром во взгляде.
С этим поворотом сюжета я согласиться не захотел. Казацкие прозвища иной раз такие заковыристые бывали, что при детях и женщинах лучше не произносить. Поэтому, поднял руку, привлекая внимание запорожца, потом присел и стал выводить мундштуком на песке большие литеры. Неторопливо, как ребенок. Все же средневековье на дворе.
