Новое утро - страница 13

– Это моя дочь, Маргарита Ласситер. Маргарита Пачелли-Ласситер.

Вивьен узнала фамилию одной из самых знаменитых актрис итальянского кинематографа, главной героини фильма, съемки которого проходили в соседнем павильоне.

– Дочь Аниты Пачелли?

Девочка посмотрела на отца, словно ожидая сигнала, затем шагнула вперед и присела в легком реверансе. Вивьен не могла не быть очарована – совсем малышка, Маргарита уже обладала уравновешенностью и неземной красотой своей знаменитой матери.

– Я большая поклонница фильмов твоей мамы. – Вивьен улыбнулась и стала ждать. Она не всегда чувствовала себя естественно в обществе самых маленьких. Одним из аспектов итальянской культуры, к которому ей сильнее всего приходилось приспосабливаться, было снисходительное отношение к ребенку. Bambini[19] были повсюду: они доминировали на поздних ужинах в trattorie[20], кричали на бортиках фонтанов, носились по садам виллы Боргезе в маленьких зеленых машинках.

Девочка улыбнулась, но снова ничего не сказала. Вивьен показалось, что она застенчива до пугливости. Вивьен часто производила такое впечатление на детей. Они как будто чувствовали ее незаинтересованность. Их реакция только усиливала ее неестественность в общении с ними, и это усугубляло ситуацию. Вивьен привыкла располагать к себе людей, когда старалась.

Девочка замолчала, и Ласситер притянул ее к себе.

– Сегодня мы вместе, не так ли, passerotta? – Он оглянулся на Вивьен и перевел: – Мой маленький воробышек. – Под его уверенной внешностью она разглядела мальчишеское и, несомненно, подкупающее желание угодить.

– Тогда я, пожалуй, пойду. – Вивьен заметила, как по его красивому лицу пробежала тень разочарования. Тем не менее дочь явно обожала его, и ей показалось неправильным вторгаться в их совместное времяпрепровождение. – Рада познакомиться с тобой, Маргарита.

Несмотря на всю поспешность, Вивьен не могла знать, что эта встреча прошла в значительной степени по плану, как будто была написана, отрепетирована и поставлена самим Ласситером.

Она делает глубокий вдох и спускает курок.

Золотые двери вращаются за спиной оберфюрера, как пустые патроны в барабане, – щелк, щелк, щелк. Стоя на тротуаре, он смотрит на часы, затем переводит взгляд через проспект прямо на нее. Словно услышал ее дыхание.

Они пристально глядят друг на друга. Он инстинктивно прижимает атташе-кейс к груди – ее мишени. Она думает, что он уже бывал в такой ситуации раньше, и поднимает руку, чтобы прицелиться в голову. Она должна пристрелить его быстро, одним выстрелом.

Он открывает рот, чтобы закричать, она закрывает один глаз, чтобы прицелиться. Нажав на спусковой крючок, она сразу отворачивает голову. Ей не нужно смотреть. Звука достаточно.

Она прячет все еще дымящуюся, все еще заряженную «беретту» в сумочку, затем проскальзывает в парк через Порта Пинчиана, древние ворота, которые охраняли Рим на протяжении четырнадцати столетий. Она слегка покачивает бедрами при ходьбе, тихо напевая, в точности так, как велел ей Нино, и начинает подниматься по склону. Ровно через две минуты она достигнет «Тополино».

На ходу она молится. Нино больше не молится, не желает слышать ни слова о Боге. Он бы посмеялся над ней, если бы узнал, а сестра Юстина в монастыре не похвалила бы ее: что ни говори, а это убийство. Но, как ни странно, она, та, кого стали называть школьницей-убийцей, так себя не чувствует. Сегодняшнее убийство соответствует правилам нового мира, в котором она вынуждена жить, такого же строгого и карающего, как монастырь. Она пестует свою собственную веру, как ее понимает. Веру в свои действия и действия своих товарищей по Сопротивлению – веру в необходимость того, что она делает. И все же она оставляет место для Бога и молится о его помощи и наставлениях.