Поженить хотели с католичкой,
чтоб по средам, пятницам скверниться,
не хотел я ни за что на свете
свою веру чистую поганить;
им земного царства было мало —
и небесное забрать хотели.
Отняли когда мою корону,
отрубить мне голову велели.
Убежал я ночью без оглядки,
зная, что прибежища не сыщешь:
тот, кто смел, принять меня не сможет,
кто хотел, тот храбрости лишился.
В самый раз бежать на Чёрну Гору,
сердцу моему она всех ближе;
там принять меня не побоятся.
До Царьграда я дошёл удачно,
встретил доброго христианина
и ему всё о себе поведал.
Он впустить меня не побоялся,
пока шум не начался в Стамбуле,
закричали на всех перекрёстках:
«Русского царя здесь укрывают,
в нашем славном городе великом,
кто его султану предоставит,
тому даст султан богатства столько,
сколько унесёт, сколько поднимет,
а кто скроет иль бежать поможет,
под такой намучается пыткой,
о которой прежде не слыхали».
Испугался робкий мой хозяин,
голосом дрожащим произносит:
«Ты хотя бы мышью обернулся,
я тебя здесь всё равно не спрячу,
сыщики разнюхают и словят,
как же ты от них тогда спасешься,
ты не птица, чтоб взлететь на крыльях
и в полёте путь прямой наметить,
попадёшься в их силки, ловушки».
Думал я, пришла моя погибель,
ибо турки злы на московитов.
Когда смерклось, то пришёл хозяин
вызывает меня в свою лавку,
где мешки располагались с хлопком,
раз меня в мешок – с приказом к слугам,
чтоб с утра пятьсот мешков отправить
из Стамбула прямо к венецийцам;
те меня и отыскали в вате.
Из Стамбула я в мешке приехал,
из мешка в Венеции я вылез;
по морю добрался я до Сплита
