Она была застигнута врасплох. Врать мне она не хотела и не могла, а сказать правду не была готова. Видимо, я должен был уйти. Взглянув последний раз на нее, я хрипло сказал:
– Извините. Пожалуйста, – и, немного помедлив, добавил. – До свидания.
Поворачиваясь к двери, я вдруг уловил ее движение – руки опустились с груди, и сама она дернулась в мою сторону. Я приостановился и поднял глаза на ее лицо, но снова все вернулось на свое место: руки на груди, а губы снова что-то беззвучно шепчут. Но я видел этот ее порыв. Двоякие чувства боролись в ее душе, а что там творилось, известно только одной ей, Ренате, да господу богу.
Скрипнув, закрылась за мною дверь. Я шел, тяжело ступая деревянными ногами.
До последнего мгновения я надеялся, ждал, что Рената окликнет меня, но этого не произошло.
По мере того, как я удалялся от дома Остофф, я все сильнее ненавидел себя. Ведь, когда убежала женщина из машины, я мог заговорить с Ренатой, назвав ее по имени, мог сказать ей пару слов о Владимире. И, я считаю, что она обязательно поступила бы иначе. По сути дела, я не был даже признан. Так мне и надо!
– Ну, нет! – думал я. – Без результата домой не уеду!
Я шел прямо по проезжей части улицы. Прохожих не было видно вообще. Да и кто в такую погоду решится без острой необходимости выйти. Мокрый снег садился на плечи, сразу прилипал и медленно таял. Вода парила, казалось, что плечи дымились. С фуражки вода ручейками стекала за воротник шинели. На дороге лежало снежно-водяное месиво. Хромовые сапоги превратились в мягкие, но ужасно мокрые ичиги. Редкие машины объезжали меня, а водители, наверное, принимали идущего по проезжей части улицы русского офицера за пьяного или за идиота. Я шел в сторону, противоположную вокзалу. Ноги привели меня к гастштедту и я, не задумываясь, вошел вовнутрь. Дрожь пробирала все тело, ноги застыли, полы шинели мокры почти по пояс. Пройдя в зал, я сразу понял, что и тут мне не повезло. У меня на этот счет даже примета есть – если первое дело, за которое я взялся с утра, провалилось, а еще хуже, если провалилось с треском, можно в этот день больше не утруждать себя, все остальное тоже провалится с треском.
В гастштедте справляли свадьбу. Почти все, как у нас: столы сдвинуты, уйма народу и, как заведено, в белом и черном невеста с женихом. Играет простенький оркестр, но очень весело и заманчиво звучит музыка. Танцуют, а может быть, пляшут, все, и молодежь, и люди в возрасте. Старички в бриджах и гольфах по колено лихо прыгают вокруг своих подруг, одетых в длинные темные платья. У женщин ярко нарумянены щеки и подведены брови.
Немного расстроенный, я развернулся к дверям, соображая, смогу ли быстро найти еще какую-нибудь забегаловку. Конечно же, выходить из тепла, уюта и веселья в такую непогоду страшно не хотелось, но что поделать.
Не знаю, то ли на беду, то ли на счастье, послышались крики, явно адресованные мне. Ко мне подбежали два молодых паренька, которые попросили меня немного задержаться. В душе затеплилась надежда, а передо мной появилось светлое пятно. Плохо немцы не сделают, но, видимо, понадобился я им зачем-то, только зачем? Совсем неожиданно для меня, подошли жених и невеста с подносом, посреди которого стоял фужер, до краев заполненный водкой. Невеста, молодая женщина, наиграно изобразила улыбку на лице, но была красива. Мне сразу вспомнились слова какого-то умного человека: «Почему невеста выглядит всегда хорошо? Потому, что она потратила на это время». Мне показалось, что эта невеста потратила на себя целую уйму времени, так она была хороша. Жених оказался прагматиком, он сразу приступил к делу:
