Предложение же уже было…
И не туда мысли, Дарья Владимировна.
Уж лучше торжественно вручить пустую банку Лаврову, одарить обворожительной улыбкой и понаблюдать злорадно, как он кривится.
Сторонится, пропуская меня в коридор.
Лёнька вчера вечером также кривился, отшатнулся испуганно, когда увидел, что сметану у него дома я извела. Нет, ну правда, сметана мне нравится куда больше, чем крема.
И это забавней.
Посмотреть на реакцию Лаврова тоже было забавно, поэтому удержаться, когда нашла в холодильнике почти просроченную банку, я не смогла, отложила на чуть позже завтрак для монстров, что всё равно ещё спят.
Поставила кофе.
Джезву на который я купила сама, водрузила на стол, оповестила Лаврова, что без варёного кофе я жить отказываюсь.
– Да ты коварная личность, Дарья Владимировна, – он хмыкает скептически.
Идёт за мной на кухню.
– Конечно, – сие я подтверждаю с ещё более очаровательной улыбкой, от которой Красавчика знатно передёргивает, – маски только после свадьбы. И вам, кстати, на работу пора, Кирилл Александрович…
***
Димка звонит, когда я кладу себе подушку на лицо и издаю мученический вопль. Дети – это чудовища, монстры в ангельском обличье, любопытные исчадья ада, которые имеют тысячу и один каверзный вопрос.
Да меня на экзаменах не валили так, как суслики, прибежавшие от телевизора.
Сегодня что, международный день вопросов?!
Почему-почему-почему…
– Дань? – брат удивляется, поскольку вместо приветствия у меня вырывается страдальческий и протяжный стон.
Ещё вой.
На одной длинной ноте.
– Вот ты знаешь, почему глаза можно заморозить только при очень низкой температуре? – я машинально повторяю последний вопрос Яны.
Повторяю, осознаю и, медленно убрав подушку с лица, а телефон от уха, подозрительно смотрю на нетерпеливо прыгающего около дивана суслика.
– Так почему? – Яна глядит требовательно.
А Дим – братец, чтоб его, заботливый – ей вторит:
– Данька, твои интересы меня, как твоего старшего брата, настораживают и волнуют. Ты точно прошла психиатра в этом году? Или опять подмахнули по знакомству?
Димка беспокоится наигранно.
Только я его не слушаю.
Я вкрадчиво интересуюсь у Яны:
– Монстры, вы чего там смотрите?!
– Дискавери! – радостно вопит Ян, вприпрыжку забегая на кухню и плюхаясь рядом. – Там про человека рассказывают, глаза и кра-крик-консерву, в общем. Даша, а вот глаза же у нас влажные, да?
Глаза, оттягивая нижние веки, он мне наглядно показывает.
– Да.
– Вот, значит, в них вода, – суслик подытоживает с умным видом, говорит важно. – А чего они тогда не замерзают на холоде? Вода ж замерзает…
Димка, слыша сусликов, хрюкает.
Ржёт откровенно.
– Данька, я тоже требую и жду ответа, – строгим голосом, подражая па, вопрошает он, но конец фразы смазывается очередным приступом громкого хохота. – Почему глаза человечьи не замерзают, Дарья Владимировна?
Га-а-ад.
– Ну… – я тяну задумчиво.
Пытаюсь, хаотично перебирая варианты и обрывки знаний, вспомнить, не замечать сусликов, что смотрят вопросительно и требовательно.
Ожидающе.
А Димка вопросительно-требовательно и ожидающе слушает, и я отчётливо представляю, сколько мне будет припоминаться, если я сейчас не отвечу.
– Ну, потому… – я, осознавая, что ответ находиться не хочет, повторяю глубокомысленно, – что…
– Что? – Димыч коварен.
И я понимаю, что месть моя будет жестокой.
Многократной.
– Так почему? – монстры ему аккомпанируют просто идеально, взирают с максимальным любопытством на рожицах.
