– Только узнала? – Лина хмыкает и кивает в сторону леса, от которого слышатся голоса наших. – Долбанутые, со слов Эля, под главенством ведьмы, по уточнению Ромыча, идут собирать цветы на венки.
– Венки? Мы таки будем кого-то прикапывать? Вано можно? – я ликую.
Кровожадность после общения с Иваном Максимовичем меня ещё не покинула, но Лина смотрит с укоризной, а потому приходится печально вздохнуть.
Пробурчать смиренно и картинно:
– Ну поняла я, поняла. На женихов гадать решили?
– Ага, – она хмыкает.
– Ромыч по этому поводу кипит? – я догадываюсь проницательно.
– Ну его, так скажем, слегка напрягает, что его законная жена собралась гадать на появление жениха, – Лина фыркает от смеха. – Дэн там, кстати, тоже не в большом восторге.
Ещё бы.
Мы переглядываемся и хохочем, а парни, расположившись у костра, мрачно косятся, переговариваются явно недобро.
Ободряются, когда Эль бодро тащит от машины ящик пиво.
– Успокоительное у них есть, переживут, – я состраданием не проникаюсь.
И уже сама волоку Лину к замаячившей на горизонте женской компании.
***
Покрывало усыпано цветами.
Ромашки, колокольчики, полевые гвоздики, васильки, маргаритки… мы плетём венки ради забавы, ради смеха и Милы.
Ей нужна фотосессия на купальскую тему.
Она давно увлекается фотографией, можно сказать, что занимается профессионально, и какой-то там Лоар ждёт от неё эти снимки, хочет куда-то отправить и напечатать. Об этом с затаённой гордость сообщает Ромыч, а Мила со смущённой улыбкой протягивает нам расшитые белые рубашки.
Для антуража.
Череп, кстати, для него же.
Как и свечи в переплетении цветов.
Я пускаю свой венок последней, когда солнце выстилает кроваво-красную дорожку на озёрной глади и скрывается за кромкой леса. Вода тёплая и, стоя по пояс в ней, я не тороплюсь выйти на берег.
Качающийся на волнах венок завораживает.
Верится на миг в цветущий папоротник и истинность предсказаний этой ночи.
– Знаешь, ба говорит, если венок кружится, то это обман, – рассеяно произносит Мила, опуская фотоаппарат и тоже смотря на мой венок.
В воде мы остались вдвоём, и, если обернуться, то я уверена, что увижу на берегу Ромочку вместе с Лёнькой, которые ждут и, когда мы вернемся, шуметь обязательно будут, выскажут, что уже поздно.
– В смысле? – я хмурюсь и на берег всё же оборачиваюсь.
Вот только фигура там одна.
Ромкина.
– Не знаю, – Мила пожимает плечами, бьёт свободной рукой по воде, улыбается скользящей улыбкой и встряхивает волосами. – Забей, ерунда вспомнилась. Тут подводное течение идёт, оттого и кружит.
Она уходит, и я вижу, как Рома набрасывает на неё плед, что-то говорит, а Мила отрицательно качает головой, обхватывает его за талию.
И они уходят.
Ерунда.
Подводное течение… и вообще всё это глупости, бабкины суеверия. Нет никакого обмана, тем более связанного с суженым.
Я тоже встряхиваю волосами, словно вытряхиваю Милины слова, и ныряю я с головой, чтобы выплыть у самого берега, наткнуться на кроссы Лёньки.
– Ну что, русалка, наплавалась? – он протягивает руку.
Улыбается задорно и обворожительно.
Так, что тянет улыбнуться в ответ.
– Наплавалась, – руку я принимаю, и на берег меня выдёргивают одним махом.
Кутают сначала в полотенце, а после в прихваченную для позднего вечера флиску, и мы, стоя рядом, прислушиваемся.
Слышим очередной взрыв смеха от костра, струнный звон гитары, голоса Дэна и Вари: первый протестует, но вторая настаивает.
