О былом - страница 15

– Онисим Петров, здравствуй!

Вдруг услышал беглец свое имя и со страхом оглянулся, но никого не увидел.

Голос снова повторил ту же фразу, вызывая еще большее изумление и страх у карлы.

Онисим поднял глаза кверху, откуда шел голос, и заметил сидящего на тыне своего пропавшего воспитанника.

Не помня себя от радости, карла взобрался с трудом на высокий тын и трепещущими руками схватил «Паракиту», не выказавшего желания улететь как вчера. Слабые силы Ониськи и бессонная ночь сделали свое дело: маленький человек не смог удержаться на тыне и, не выпуская из рук попугая, как сноп свалился на другую сторону изгороди, прямо в сад.

Царь Алексей Михайлович, встававший обыкновенно в четыре часа утра, отправлялся в сопровождении ближнего боярина к утрени.

Изумленный неожиданным падением карлы, он остановился около упавшего и нетерпеливо спросил: – Ты что за человек, что тебе надобно здесь?

Ошеломленный падением Ониська сразу не мог ответить царю, но скоро, оправившись кое-как, весь дрожа от страха, объяснил государю все случившееся.

– Ишь, парень, птица-то умнее вас с дьяком, – шутливо проговорил царь, – вы ее силою хотели захватить, а она вслед за тобой из Москвы летела, своего кормильца отыскивала! Ну, первая вина прощается; смотри во второй раз не попадайся!

И царь продолжал свой путь в церковь.

Прилетевшего Паракиту водворили снова в клетку, но он недолго служил на потеху царевне, вскоре попугай занемог и околел.

Карла Ониська по-прежнему остался птичьим надзирателем при Потешной палате.

Великая разруха государства стала понемногу забываться московскими людьми. Следы ее, в виде разрушенных храмов, стен, зданий, постепенно исчезали; все поправлялось, вновь строилось, прибиралось. Москвичи, точно муравьи из разоренного муравейника, снова начали его созидать, трудолюбиво тащили они в свои жилища все необходимое для постройки или поправки.

Закрывшиеся лавки снова открылись, зашумел торговый люд, оживился самый торг; старая московская жизнь опять входила в свое прежнее русло.

Забегали по торговым людям дьяки государевой Мастерской палаты за разным товаром, нужным для государевой потребы.

Стоял август 1624 года.

К «япанешного ряду торговому человеку» Макару Иванову зашел дьяк Ждан Шипов, тощий, высокого роста, пожилой человек, с редкою рыжеватою бородою, в которой уже пробивалась заметная седина. Еще не входя в лавку, он сдвинул свою лисью шапку на затылок и задумчиво потер вспотевший лоб. Затем, по-видимому, что-то припомнив, быстро перешагнул порог и громким голосом обратился к хозяину, дремавшему за прилавком:

– Макарка!

Торговец вздрогнул, протер глаза и, узнав дьяка, засуетился.

– С каким приказом, милостивец, пожаловать ко мне соизволил?

– Наперво дело, – важно пробасил дьяк, опускаясь на скамью, – покажи ты мне, Макарка, «отлас турецкий двойной червчатый»…

Торговец быстро раскинул перед покупателем штуку атласа по прилавку. Ждан внимательно посмотрел его на свет, пощупал доброту и, видимо неудовлетворенный, пробурчал:

– Как будто не того. Жидковат больно. Покажи другой!

Продавец также быстро сменил атлас на другую штуку.

Шипов опять повторил свой прием осмотра.

– Этот никак получше будет, только вот зачем травка ина по нем пущена?

– Доброта у этого выше будет, для отметы и заткан иначе…

– Ин будет по-твоему. Сколь бесчестья за него полагаешь?

– Из ста рублей уступать не могу; твоей милости, знаешь сам, халтуру платить еще надобно!