На царя глядело с портрета лицо любимой им девушки; художник очень хорошо уловил все черты, все выражение оригинала. Большие голубые глаза смотрели приветливо, алый ротик Хлоповой улыбался.
– Настя, голубушка, милая, – грустно промолвил государь, – за что нас с тобою разлучили злые люди, зачем позавидовали нашему счастью!
И крупные слезы покатились из глаз молодого царя. Чувствуя себя одиноким, Михаил Федорович поцеловал портрет и сейчас же спрятал его в ларец, точно боясь, чтобы кто-нибудь не отнял от него это последнее воспоминание о былом счастье.
В потайную дверь кто-то тихо постучал.
Царь вздрогнул, поспешно убрал ларец и, подойдя к обитой красным сукном двери, твердо спросил:
– Кто там?
– Я, великий государь, холоп твоей милости, Костька Михалков.
– Что надо? – последовал снова вопрос царя.
– Великий государь святейший патриарх, Филарет Никитич, родитель твой, желает видеть твою царскую милость, великий государь. Позволишь принять его?
Вместо ответа, засов двери заскрипел, дверь широко распахнулась и молодой царь показался на пороге, спеша навстречу своему родителю.
Отец с сыном прошли в опочивальню последнего и беседа их продолжалась далеко за полночь. Выходя, по окончании ее, от царственного сына, престарелый патриарх, благословляя его, обнял за голову и прошептал:
– Мужайся, сын мой, каждому из нас в жизни назначено испытание! Блаженны те, которые перенесут его без ропота. Господь наградит таковых.
– Тяжело терпеть, родитель… – тихо ответил царь.
– Знаю, верю тебе, сын мой, – наклоняя свою седую, как лунь голову, сказал патриарх, – но так суждено уж Господом Богом. Не ропщи, неси крест свой, ты исполнил волю твоей престарелой родительницы!
Отец с сыном расстались, и царь снова остался один в опочивальне.
Долго не мог он уснуть, сон бежал от его глаз и только под утро забылся Михаил Федорович на короткое время с тем, чтобы с первым ударом к утрени снова встать и идти к церковной службе.
Несмотря на все старания царя забыться, Хлопова, как живая, стояла перед ним, еще более усиливая отвращение к его теперешней невесте.
IV
Брак царя Михаила Федоровича на нелюбимой им девушке совершился: Мария Владимировна Долгорукая стала царицею.
Венчание справлено было пышно и торжественно, но все чувствовали какую-то неловкость, веселия не было на «царской радости».
Даже Нефед, сын знаменитого Кузьмы Минина, несший фонарь над государевой свечою, тихо заметил своему товарищу Дмитрию Балкову-Васюкову.
– Не видал я допреж нонешнего дня как царей венчают, а сегодня вижу и не верю – свадьба ли это; точно похороны какие.
Дмитрий недовольно оборвал его.
– Глупости ты, брат, Нефед, толкуешь!
Впереди высоконовобрачных шли стряпчие и стольники и стлали перед ним атлас червчатый.
Государь пожаловал весь этот атлас тем же стольникам и стряпчим.
Вверху, в государевых хоромах, царя с царицею встретил патриарх Филарет и благословил их образом Живоначальной Троицы, а государя, своего сына, благословил он, кроме того, особо, крестом, унизанным по бархатной черной сорочке крупным жемчугом.
Здесь отец с сыном снова горячо обнялись.
Великая инокиня Марфа Ивановна благословила своего царственного сына перед венцом.
– Мужайся, – шепнул старец сыну, благословляя его крестом.
Государь молча склонил перед ним голову.
На третий день после государевой радости, в середу у государя обедал отец его патриарх Филарет Никитич и после стола царь отдарил своего родителя.
