О чем думает море… - страница 13

Охрана от скуки однажды решила не останавливать его, как они обычно это делали, переводя сборы в монотонное, полное вздохов и чуть ли не зубовного скрежета разглагольствование в адрес мужественно переносившего невзгоды тяжелого сна на посту Джека. И надо отдать должное режиссеру, он чуть действительно не ушел, в чем был, бросив глупое занятие перебирания вещей, в коем был так беспомощен и неумел, что не только не знал, какие вещи могут ему пригодиться в пути, но даже имел очень слабое представление о том, где они, собственно говоря, лежат. Он даже хотел оставить распоряжение о том, что охране, как и прежде, будет выплачиваться жалование, но в последний момент охрана все-таки удержала его. Нет, не потому, что они пожалели его, ‑ такая опция поведения в их существование не входила, они просто решили, что без этого малохольного совсем помрут от скуки. А так как режиссер был личностью неуспокоенной и самотерзающейся, то заскучать совсем им никогда не удавалось.

Вот и теперь, шефу было откровение, что путешествие в Святую землю вернет ему утраченный (варианты: украденный завистниками, невостребованный современной пошлостью) дар. На подготовку этого путешествия режиссер потратил немало сил, времени и денег – на какое время пред взорами своих охранников предстал прежний, деятельный, неуспокоенный, суетящийся и улыбающийся шеф, тот самый, который легко, заливаясь от хохота, одной фразой «нанять для охраны Фрица и Бабу – это бесподобно» изменил судьбу этих трех непримечательных людей.

Гениальный режиссер решил напомнить о себе напрочь забывшему о нем обществу, и устроил себе настоящую пиар компанию: он покупал статьи о себе и о своих никому не известных лентах, платил журналистам за то, чтобы они брали у него интервью, напросился (тоже за немалые деньги) на пару развлекательных программ, и везде заявлял о том, что его поездка, неизбежная и неотвратимая как рука судьбы, призвана помочь ему явить миру новый шедевр.

В конце концов, Джон Блю (при рождении Слава Щербаков) добился того, что его не только вспомнили, но и распиарили так, что снова стало возможным зарабатывать на использовании его имени как бренда. Огромный ком возвратившейся популярности рос и рос, рискуя подмять под себя самого Джона, потому что ненасытная утроба популярности требовала все новых и новых заявлений и сенсаций, а Джон уже отработал все известные в пиаре возможности. Он даже взял с собой в поездку маленькую дочку своей забытой кузины Джинни, которая в дни их общей молодости подавала надежды как неплохой составитель музыки и аранжировщик, но после первого успеха ее музыки, написанной к шедевру Джона, пустилась во все тяжкие, и теперь не занималась ничем и никем – ни собой, ни дочкой, ни музыкой.

Тема внебрачного ребенка, бедной сиротки, невинной жертвы развращенного славой и деньгами прожигателя жизни, новой звезды заявленной ленты и, наконец, музы гениального мастера (Джону ничего не пришлось ни выдумывать, ни объяснять – журналисты все сделали сами) достаточно долго бередила умы обывателей и удерживала интерес к путешествующему.

Малышка была премиленьким, шустрым, несмотря на физический недостаток – ее левая нога была короче другой и несколько вывернута внутрь стопой, ‑ и очень любознательным ребенком. Она создавала немало проблем путешествующей группе, но зато уж что-что, а скучать с ней не приходилось. Ее курносый любопытствующий носик находил возможность просунуться в любую щель, а неостановимый поток «почему?» настолько утомил и ее гениального дядю, и всю охрану, что Джон мечтательно задумывался о том, чтобы отправить ее к ее матери, но пока не мог придумать какого-нибудь красивого объяснения такому своему поступку.