Вениамин был старше Степана лет на десять, а может, и больше, чуть полноват, невысок, кудряв и приятен лицом, полгода он проходил практику у его отца, но быстро сбежал от такой неблагодарной и трудной работы. После виделись они редко, по случаю, но Степан слышал, что перевели его в патологоанатомы после казуса с женой некой важной персоны. По какой-то причине Вениамин считал, что они со Степаном друзья.
– Да, Веня, я тоже был бы рад, но извини, сейчас не до этого. Можно? – Горин указал на дверь. – Я один. – Приятель было двинулся за ним, но юноша хотел побыть наедине с покойной.
– Да, само собой. Я здесь побуду. Она там, с левого краю, ну, найдешь.
Степан плотно прикрыл за собой дверь и замер. Большая часть столов была пуста, лишь на трех лежали прикрытые простынями тела. Отца он видел уже в украшенном гробу, а здесь, в мертвецкой, ему сделалось не по себе, хотя он обычно часами практиковался в таких местах. По комплекции и ступням он понимал, который из трупов принадлежит его маме, но сдвинуться с места, чтобы приблизиться, не мог.
Сколько раз он видел безжизненные, окаменевшие под дыханием смерти, лица, но они всегда были лишь телами, бездушными, безразличными ему. Что же теперь? Каково ее лицо? Она страдала, конечно же, исхудала.
«Что ты стоишь?!» – приказал он сам себе, уверенно подошел к нужному столу и резко отбросил простыню.
– Мама, – прошептал он и, наверное, впервые в своей жизни по-настоящему заплакал.
Почему он не плакал, когда хоронил отца? Наверное, его смерть казалась ему естественной, как смерть солдата на войне. А это нежное лицо за что? Вся несправедливость мира сосредоточилась сейчас перед его глазами, и он поклялся, как и отец, быть верным солдатом, без устали сражаться со смертью. Эта клятва была сильнее той, что они давали в университете.
Постояв минут десять, пока слезы не просохнут, он поцеловал мать в лоб, прошептав ей на ухо просьбу о прощении за то, что он был увлечен собой и невнимателен к ней. Погладил шелковистые кудрявые волосы, накрыл простыней и вернулся в приемную.
Кроме Вени, в комнате его ожидала сестра милосердия, высокая, средних лет миловидная женщина с большими карими глазами и смуглой кожей. Она нервно теребила передник и, увидев Горина, сразу бросилась к нему.
– Старший врач, Михаил Антонович, послал спросить, – затараторила она. – Там пациента привезли, паренька молодого совсем с черепной травмой, посмотреть просили, ежели сможете, у нас без Савелий Матвеича и некому, а говорят, по вашей части.
– Пойдемте, – кивнул Степан головой, не отказывать же, это было бы вовсе неприемлемо.
Веня что-то еще хотел сказать, но он отмахнулся под видом безотлагательности дела и быстрым шагом двинулся вперед сестры в приемный покой.
Он понимал, что это больше маневр со стороны старшего врача, неужто сам не мог ничего сделать, в это Горин и не поверил бы, но спорить не стал.
В приемном покое, помимо сестер, толкались двое полицейских, коим и быть здесь не положено было. Увидев вошедшего Степана, один из них сразу стал давать пояснения, будто именно его и ожидал.
– Имела место драка между гимназистами, чем засадили, не признаются.
Мельком взглянув на говорившего, молодой человек подошел вплотную к лежащему на кушетке пареньку в гимназической форме. Он был достаточно крепкого телосложения, совершенно без сознания, дыхание неровное, хрипящее, зрачки одной величины и не реагировали. На затылке зияла сильно кровоточащая рана с зубчатыми краями. Внезапно с пациентом случилась судорога, глаза закатились, дыхание прервалось, и он начал синеть.
