– Помер? – охнула сестра.
– Нет, – уверенно ответил Степан, и верно, судорога отпустила, и больной задышал вновь все тем же хрипящим дыханием.
– Его в операционную, а мне стерильный халат и мыться. Перелом черепа, не смертельно, поправим.
Мозговая оболочка не была повреждена, а ущемленные обломки кости он удалил, дыхание сразу выровнялось, сильное венозное кровотечение было тампонировано стерильной марлей, и наложена повязка.
– Дней через десять будет как новенький, – обещал Горин приехавшим в больницу родителям мальчика, деликатно отмахиваясь от благодарностей.
– Ну, что, Степан Сергеич, с почином! – Михаил Антонович хитро улыбался в густые усы, обнимая молодого человека по-дружески за плечи, будто не только что познакомились. – Не откажете же? Что вам академии? Тут люди живые, а мы о вас наслышаны. Все учеба да учеба, надо бы и послужить, коль есть потребность, хоть на время. Ваш батюшка бы одобрил. Нам до зарезу операторы смелые, дерзкие, знакомые с новизной нужны. Савелий Матвеич все по старинке работал, а я вам любую практику, что захотите, и инструментарий выпишу, какой пожелаете. И думать нечего, любезный Степан Сергеич, заманчивое же предложение. Согласитесь?
– С похоронами подскажете? Я не знаю как, – грустно вздохнул молодой человек.
– Это само собой. Соболезную. Знавал вашу матушку, чудесная была.
– Останусь, но только до следующего учебного года, курс-то окончить надобно, замену все-таки ищите.
– Вот и славно, там, глядишь, приживетесь, так и после курса вернетесь.
Горин лишь улыбнулся, а про себя подумал, что уж дудки, один раз дал себя уговорить в память о маме, она любила Тверь, узнать захотелось, за что же. А насчет обещанного инструментария, Михаил Антонович еще не раз пожалеет, что упомянул.
Поздним вечером, возвратившись в квартиру матери, Степан сговорился с хозяйкой, что раз уплачено до конца года, то он останется здесь жить, а после, с января, по девяти рублей в месяц будет платить. Она такому постояльцу-доктору была шибко рада.
Прикрыв за собой дверь, молодой человек прислонился к косяку и стоял так несколько минут, разглядывая обстановку освещенной слабым светом луны комнаты, которая даже в темноте казалась уютной, убранной изящной рукой его матушки. Легкая грусть лежала на сердце. Но не меланхолик же он. Горин повернул ручку выключателя, и комната озарилась неярким, рассеянным от абажура светом.
Оторвавшись от двери, он ходил по комнате, трогая мебель и вещи, принадлежащие Глафире Тимофеевне. Кружевная скатерть на столе, духи на комоде и семейные фотокарточки, платья за ширмой, патефон с французскими пластинками, мягкая белоснежная перина, герань на подоконнике.
Степан кинул взгляд в окно и вздрогнул от неожиданности, встретившись глазами с девушкой, глядящей на него из окна дома, стоящего напротив, совсем близко, через улочку, так, что и черты лица можно разглядеть. Сердце молодого человека дрогнуло от странного предчувствия, но барышня тут же скрылась из виду за занавесью, а он сразу забыл.
На первом этаже дома напротив болтались вывески булочной и мясной лавки, и Горину это понравилось. Мысли его вновь вернулись к жизни, к насущным задачам, и он загорелся желанием дочитать ту главу о раковых опухолях головного мозга, что не успел перед отъездом из Петербурга.
