Причем успешно осуществить нечто подобное если и было возможно, то только лишь в течение долгой смены многочисленных поколений, да и последовательно и поэтапно, а не все до кучи собрав и воплотив более чем незамедлительно сразу…
Ну, а коль скоро все и вся кое-кому явно понадобилось делать именно так более чем незамедлительно и буквально-то в один присест, то тут уж без самой отъявленной патоки лжи и кровавых интриг было нисколько совсем не обойтись.
И кое-кто, безусловно, теоретически верно выверил все те вполне наглядные постулаты грядущей несветлой жизни со всей той восторженной лаской обнимаемых партией масс.
Причем надо бы более чем напрямик строго заметить, что этаким учителем мерзких политических смутьянов вполне возможно стать, в том числе и во всем яростно противопоставляя им все свои жизненные принципы и приоритеты, как, кстати, и громогласно предупреждая общество обо всей той лишь грядущей весьма и впрямь серьезной потенциальной опасности.
Вот чего по этому поводу пишет историк Радзинский в своей книге «Господи… спаси и усмири Россию. Николай II: жизнь и смерть».
Из письма Л. Шмидт (Владивосток)
«В журнале «30 дней» (№1, 1934 год) Бонч-Бруевич вспоминает слова молодого Ленина, который восторгался удачным ответом революционера Нечаева – главного героя «Бесов» Достоевского…
На вопрос: «Кого надо уничтожить из царствующего дома?» – Нечаев дал точный ответ: «Всю Большую Ектению».1
«Да, весь дом Романовых, ведь это же просто до гениальности!» – восторгался Нечаевым Ленин.
«Титан революции», «один из пламенных революционеров» – называл его Ильич».
И как оно было вполне всерьез уж сказано выше, весьма так затруднительно переоценить выведенную Достоевским формулу грядущего правления российским государством он сколь во многом именно предвосхитил – все то, к чему еще вполне вот надобно будет стремиться тем-то самым его разве что лишь последующим, грядущим поработителям.
Конечно, скорее всего он только-то и всего, что попросту ведь хотел загодя предупредить общество о той самой издали на него надвигающейся грозной опасности, однако сам уж при этом как есть был одержим бесом, несомненно вполне отчетливо диктовавшим ему именно вот свои правила написания романа о бесах.
У всех тех, кто скликает людей, грозя им грядущим концом, есть полномочия как от Бога, да так и от Сатаны.
Да и его собственная личность тоже вполне естественно накладывает более чем неизгладимый след на все те изрекаемые пророком пророчества о весьма скорой и неминуемой грядущей погибели.
Достоевский беспрестанно играл в войну с тенями, и в этой игре он неизбежно все время менялся ролями: то он был Фаустом, то Мефистофелем.
Ну, а пророком от добра и света он мог бы стать, да только вот нисколько он того совершенно не захотел, еще в молодости увлекшись всяческими идеалистическими воззрениями.
Причем – это именно из-за них люди некогда с позором были изгнаны из рая за, так сказать, вовсе несанкционированное Господом Богом «мичуринство» в весьма так донельзя, исключительно ответственных вопросах добра и зла.
И так уж оно, по меньшей мере, по нашим (автора) о том более чем укоренившимся представлениям.
Достоевский безудержно рвался в бой с нечистой силой, яростно при этом провозглашая именно ее лозунги, да еще и полуосмысленно размахивая как раз-таки ее аляповатыми стягами, блаженно пребывая в мире сладких дрем и надежд.
