Он это, конечно, делал далеко не везде, но даже и там, где он этого вовсе не делал, в его душевном настрое буквально всегда присутствовали элементы, разоружающие добро и делающие совершенно, по сути, неизбежное зло крайне ведь непримиримо противным всякому внимающему его великому творчеству светлому уму.
Лев Николаевич Толстой подчас до чего только безапелляционно и беззастенчиво дискредитировал армию, а от этого добра нисколько не жди, и уж, ясное дело, вышло из всего этого одно лишь великое (всеми планами своими) демоническое зло.
Вот он самый конкретный пример его мышления, вырванный совсем уж никак нисколько не с мясом из его «Севастопольских рассказов»:
«Лица и звук голосов их имели серьезное, почти печальное выражение, как будто потери вчерашнего дня сильно трогали и огорчали каждого, но, сказать по правде, так как никто из них не потерял очень близкого человека (да и бывают ли в военном быту очень близкие люди?), это выражение печали было выражение официальное, которое они только считали обязанностью выказывать. Напротив, Калугин и полковник были бы готовы каждый день видеть такое дело, с тем, чтобы только каждый раз получать золотую саблю и генерал-майора, несмотря на то, что они были прекрасные люди. Я люблю, когда называют извергом какого-нибудь завоевателя, для своего честолюбия губящего миллионы. Да спросите по совести прапорщика Петрушова и подпоручика Антонова и т. д., всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалованья».
А между тем для своего собственного времени все это было, конечно же, пусть и правда, но правда дьявольски однобокая.
Однако вот какие могут быть в том сомнения, что именно благодаря стараниям Льва Толстого и вышли в главные чины армии именно те, кто попросту, наверное, и не могли о своей военной карьере подумать хоть сколько-то, значит, иначе.
Раз уж были они именно изнутри этак вот, собственно, и сотканы, то есть из одних лишь более чем безжалостно и осатанело скотских амбиций.
Василий Гроссман в своей книге «Жизнь и судьба» весьма этак изрядно проехался «гусеницами танка» по всяким тем любителям более чем внезапных и незамедлительных беспомощно воинственных контрнаступлений…
И откуда им вообще было, собственно, взяться?
Яснее ясного, что, сколь бесшабашно и неистово нагромождая фантомы всяческих, уж впрямь как наяву привидевшихся Льву Толстому принципов зла, он затем и воплотил всю его весьма выпуклую и наглядную суть в промозгло серые будни самой что ни на есть реальной грядущей сталинской действительности.
Но, конечно, из тихих и пасторальных времен 19-го века будущую вакханалию лютых страстей было никак еще нисколько не видать.
И почему бы это не быть всем тем сколь безмерно радостным переменам к чему-либо сразу уж необычайно ведь действительно лучшему?
Да только во имя чьей-либо значительно лучшей доли надо ли было с этаким беспримерным усердием воинственно разрушать чего-либо вполне устоявшееся веками, беспрестанно расшатывая все его могучие основы?
Поскольку этим разве что еще уж значительно поболее донельзя ведь усугубишь всю существующую на наш сегодняшний день и без того вовсе-то не слишком благополучную ситуацию, всегдашне вот сколь неизменно имеющуюся во всем том обществе в целом.
Однако Лев Толстой да и все ему подобные попросту, наверное, сидели пред старым «раскидистым пнем всей той вконец им приевшейся старой жизни» и лишь о том они до чего только яростно «искрили мыслью», как бы это им его взять, да к чертовой матери наскоро выкорчевать.
