Да и Лев Толстой, когда он столь ретиво и ревностно боролся с хитростью управляющих поместьями, интересно уж было бы знать, имел ли он хоть какое-либо мало-мальски зрелое представление, откуда это именно она берет все свои более чем в принципе естественные корни?
Ведь ясно, как Божий день, что их подлинное происхождение брало свое начало как раз от той безмерно так внешне утонченной европейской культуры.
Из чего вполне ведь более чем естественно следует, что, раз кто-либо всеми силами толкал Россию на вполне в принципе довольно схожий путь общественного развития…
Яснее ясного, что тем самым он непременно и создавал все условия и предпосылки для продолжения Французской революции, на этот раз именно на русской земле.
И первыми в этом деле были те самые наиболее ярые во всей Европе представители как раз-таки русского, самого радикального во всем этом мире либерализма.
И дело тут было вовсе не в том, что некоторые весьма ограниченные личности как-то чрезмерно зачитывались совершенно чуждой и чужой для всех тех необъятных просторов России философией, что была явно так во всем обезличенно праздной, да еще и выедающей, словно кислотой, всяческий пресный и обыденный здравый смысл.
Нет, прежде всего тут все дело было именно в том, что в той прежней России все французское и заграничное прививалось самим образом жизни, как и идейной мыслью, грузно при этом оседая в умах российской аристократии и творческой интеллигенции.
Зыбучая, сыпучая и шипучая через край видимость, скрывающая настоящую подноготную всяческих весьма некрасивых вещей, в древней Европе существовала еще со времен императора Августа, а на Русь она без году неделя заявилась именно с тем еще до чего только великим ее Петровским культурным просвещением.
И тут-то она и слилась воедино со злющей азиатской хитростью.
Причем все те полностью уж изначально безгранично искренне добрые и благие намерения явились одним тем еще и впрямь урчащим в пустом желудке фактором, раздражающим, а вовсе-то никак не исцеляющим, страдающую всеми теми застарелыми болячками плоть российского общества.
Вот он тому самый конкретный пример из «Войны и мира» всемирно известного графа Льва Толстого:
«Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжать дело освобождения представляя невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно-торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно-благодарственные, с образами и хлебом-солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно-благодарным за сделанные ему благодеяния.
Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб-соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ.
