О любви еще раз - страница 19

– Это когда ж он успел здесь побывать-то? – удивлённо поднял брови на женщину старый человек. – В былые-то времена он сюда даже и не заглядывал! Проедет, бывало, мимо, к месту службы, значит, да и всё!

– В конце прошлой недели заехал на своём газике поглядеть, как я тут управляюсь, – сообщила Копейкина. Руки у женщины вдруг затряслись, и она опустила их под стол. – Вы наливайте себе, Фома Евсеевич.

– Понравилась, стало быть, ты ему, девка! – без обиняков, напрямую заявил вохровец. Выпив водки, дед крякнул от удовольствия и поднёс кусок хлеба к носу, вдыхая его аромат. – Да и чего ж тут странного-то – молодой ведь он мужик, да одинокий! А ты-то сама замужем ли, ай как? – спросил, с аппетитом жуя, мужчина.

– Был муж, да забрала его война!

– Эх, мать её так, войну-то! Сколько людских душ заграбастала, чтоб ей неладно было! – ругнулся, тяжело вздыхая, Фома Евсеевич. – Вот ведь и капитан-то наш всю свою семью: жену и дочку – в Ленинграде блокадном потерял!

Они там с голоду пухли, а он всё пытался, значит, им помочь. Отпросился у командира на два дня, когда фронт их близко к городу подошёл, да с продуктами к ним. А там уж и дома того нет – разбомбили его давно. И спросить-то не у кого: соседи тоже погибли, значит, – одни мертвяки по городу.

А когда уж он вернулся, то и часть свою на том месте не нашёл. В наступление она ушла. И командир его вроде бы погиб – подтвердить, что отпускали-то его, некому!

Ну, значит, судили его трибуналом за попытку побега с фронта! Хотели даже расстрелять! А потом разжаловали до рядового и в штрафбат, на самый тяжёлый участок фронта. Он ведь взводным командиром был – старшим лейтенантом.

Вот так оно в жизни-то бывает! – тяжело вздохнул Фома Евсеевич. – Ну, спасибо тебе, дочка, за хлеб да соль, уважила старика! – собрался уходить ветеран.

– А что же потом-то, после войны, не пытался разве Юрий Петрович найти своих родных? Вдруг они остались живы? Ну, разбомбили дом их, а они спаслись от бомбёжки, укрывшись где-нибудь? – сильно волнуясь, словно бы решалась сама её жизнь, уточнила Копейкина.

– Этого я точно не знаю, дочка. Только не тот наш капитан человек, чтобы за здорово живёшь от семьи-то отказываться! Должно, ездил потом в Ленинград-то да узнавал. Не зря же он после войны не захотел там жить и в милицию пошёл – изменил, значит, всю свою жизнь в корне! Должно, невыносимо было бобылём в городе-то своём находиться. Такое, известное дело, просто так, с бухты-барахты не бывает!

Всю ночь Эвелина проплакала, не сомкнув глаз. Жалко ей было капитана, погибшую его семью, мужа Славку и ни в чём не повинного мальчишку – Петьку, сидящего теперь по глупости своей за колючей проволокой.

***

Копейкина вернулась на почту затемно, открыла ключом входную дверь и включила свет. Лампочка на перекрученном белом шнуре осветила помещение тусклым желтоватым светом.

Сориентировавшись, Эля вновь щёлкнула выключателем, и свет погас. Затем, постояв немного и попривыкнув к темноте, не останавливаясь прошла в свою коморку. Там покопалась немного и зажгла стоящую на столе керосиновую лампу.

Зыбкий свет от лампы выхватил из тихого полумрака отрывной календарь, на котором красовалось обведённое кружком число – 26 сентября. Это был именно тот день, когда должно было состояться их свидание с Петром. Ради него, свидания этого, она и осталась тут, уволившись с работы, бросив всё: подруг, привычную жизнь, отдельную квартиру со всеми удобствами.