Первой его встретила дочь. Бросилась, раскрыв руки, обняла, спросила, будто не расставались ни на минуту.
– Папочка, наша мама чудная?
– Почему, чудная?
– Разговаривает с цветами, а у них нет ушек, – упорно повторила дочка, будто споря с кем-то невидимым.
– Ты сама так решила или кто-то сказал? – поинтересовался Александр.
– Она просила розу не вянуть, дождаться тебя, – чуть не расплакалась София.
– Запомни, лучше нашей мамы нет, – сказал он ей строго.
– Лучше папы! нет, – возразила она, прижавшись к нему ещё сильнее.
Александр давно понял: дочь похожа на мать только внешне. Мария была не от мира сего, фея, при желании могла превратиться в бабочку, сесть на облако и улететь в небесную даль…
Софии нравилось жить на земле. Она была смелой весёлой козочкой, которой всё время хотелось бодаться, и в этом она была похожа на него. И к Богу относилась так же, как он когда-то в детстве, без почтения и интереса: даже язык ему нельзя показать, всё равно не увидит, вернее, не увидишь, что он увидел – оттого и неинтересно. Священника хоть за бороду можно дёрнуть. И вообще много занятного вокруг. И люди такие смешные. И все ей рады…
Софию и впрямь нельзя было не полюбить. При взгляде на неё, душа оттаивала. Александр как-то назвал её медовой девочкой, прозвище прижилось, лучше не придумаешь, когда у волос цвет липового мёда, у глаз – каштанового. А всегда розовые от беготни и шалостей щёки так и хочется ущипнуть или поцеловать.
– Жаль, что у меня невнимательная дочка, – с напускным огорчением произнёс Александр.
– Почему? – недоверчиво подняла на него огромные глаза София.
– Потому что у всех есть уши. У кошек, у собак. У цветов. Только они маленькие, их совсем не видно.
– У них маленькие ушки, а у меня маленькие глазки? – забыв, о чём начала разговор, заёрзала на руках отца София.
Слишком много ещё предстояло дел: научиться быстрее бегать, чтоб догонять дворовых мальчишек; накручивать волосы, чтоб няня не жаловалась, что они жёсткие как солома, и нарочно не дёргала…
Но самое главное, и пока тайное дело – родить двенадцать детишек (до двенадцати она научилась считать), чтобы ей с ними было интересней играть.
И тогда папа похвалит её, не оставит, не умчится на своём коне…
А мама, если ей больше нравится разговаривать с цветами, чем со своей дочкой, то и пусть…
– Я знала, что ты сегодня вернёшься, – вышла встречать мужа Мария, да так и застыла на крыльце, любуясь сценой, достойной кисти живописца: рыцарь в доспехах с воздушной девочкой на руках.
– Розовый куст подсказал? – улыбаясь, спросил Александр.
– Откуда ты знаешь?
– Пап! – предостерегающе приложила палец к губам София.
– Птичка пролетела, чирикнула, – подмигнув ей, ссадил дочь на землю, раскрыл руки для объятий жены Александр.
Ночью бог Морфей пожадничал для него сна.
Утомлённая ласками Мария мирно посапывала на его плече, а он, не умеющий разговаривать ни с цветами, ни с птицами, в словах Софии о матери прочёл опасность: не иначе, кто-то затеял интригу против его жены, и ему надо вычислить и убрать из замка этого затейника.
Мысли об этом отогнали робкие поползновения сна утяжелить его веки. Он с нежностью провёл рукой по разметавшимся волосам Марии, очертил в воздухе милый овал её лица, залюбовался густыми ресницами, в тени которых цвет её глаз был похож то на листья салата на грядке, то на хвою в ночном бору. И всегда, стоило ему в них заглянуть, ухало, падало в бездну его сердце.
