– Алиска! – обрадовался возничий, присел и, дыхнув перегаром, обнял девочку, пытаясь через тулуп нащупать ее грудь.
– А ну, отвали! – грозно скомандовала девочка и дала Шурке вожжой по физиономии. К конопатому подбородку из носу потекла кровавая юшка.
– Злая ты, Алиска! – осклабился в беззубой улыбке рыжий, будто и не почувствовал удара вовсе. – Кто тебя еще обымать станет?
– Есть кому! Полшколы норовит пощупать да полапать.
– Да-а, – мечтательно согласился Шурка. – Вот и мать у тебя была такая же, грудастая не по годам. В параллельном классе мы учились с ней. Уже в седьмом у нее титьки были поболе, чем у завуча! А уж у той буфера – как два круглых аквариума… Так твоя мать давала себя лапать. А что, говорила, с меня не убудет!
– И я в седьмом классе, – кивнула девочка. – Но у нас даже в десятом все девки д-два-с.
– И мы так говорили в наше время – д-два-с. Доска два соска. – Он хлюпнул носом, но кровь уже остановилась, подморозилась холодным днем. – А чего, Алиска, пойдешь за меня замуж?
– Замуж? – сморщилась девочка. – Мне тринадцать лет!
– Я годик подожду. – Рыжий опять потянулся с объятиями.
– Да отвали ты! – грозно крикнула Алиска, так что лошадь шарахнулась в сторону и чуть не опрокинула сани. – По-настоящему врежу!
– Злая! – покачал головой Шурка. – А ну, давай с моих саней!
– Щас…
– Брысь, я сказал, а то под зад коленом ковырну!
– Никуда я не брысь! Сани не твои!
– Как не мои? – вылупил глаза возничий. – Чьи же?
– Мы за выпас Глашки платим?
– Платите летом. А при чем…
– Вот сено везешь кому?
– Вам в деревню…
– Мы пятью домами по пятьсот рублей платим за сено?
– Платите, – подтвердил Шурка, чувствуя, что ему тотчас необходимо выпить.
– Значит, сейчас, пока ты везешь наше сено для наших коров, сани и лошадь наши. Все оплачено. Это как в городе в такси. Арендовал – и машина вместе с шофером на время поездки твоя! – Девочка хлестнула вожжами по худосочному крупу кобылы. – Ну, пошла! Ишь ты, «под зад коленом»! Смотри, как бы я тебя башкой в сугроб не опрокинула!
У Шурки в голове замкнуло. Он не знал такого понятия, как логика, но чувствовал, что его разводит мелкая Алиска с не по годам развитыми женскими формами. Не найдясь, что ответить, возничий решил обидеться, полез рукой под сено, выудил бутыль самогона, а также тряпицу, в которой были завернуты чуток сала, хлеба черного четвертушка и головка репчатого лука. Мощно глотнув из горла мутного болота, мужик крякнул, затем, протяжно рыгнув, извлек из недр своего тулупа нож и порезал закуску на кусочки. Теплое от преющего сена сало, запах лука, аромат краюхи «Бородинского» насторожили острый носик Алиски, она задвигала ноздрями, затем невольно обернулась.
Ухватив пятерней бутерброд, рыжий мужик откусывал от него помногу, жевал и хитро лыбился.
– Чего скалишься? – Девочке очень хотелось есть, но, гордая, она сама попросить не могла, а потому злилась, глотая бесполезную слюну. Ехать до деревни было еще достаточно, до вечера предстояло покормить и подоить корову и только после всех домашних дел усесться с бабушкой за стол ужинать.
– Самогон будешь? – предложил Шурка.
– Мне тринадцать, рыжий! Али забыл, пьянь подзаборная?
– А ты еще скажи, что не пьешь самогон!
– Только на праздник, и не первач твой сивушный. Поди, ослепну еще.
– А закусь тока тем, кто пьет! Мамка твоя не брезговала и первачом.
– Вот и сгинула по пьяни! – огрызнулась Алиска.
