О нем и о бабочках - страница 21

Смеркалось. Солнце с фиолетовым отливом стремилось упасть за лес. Алиска встала в санях, держась за поводья, и пыталась высмотреть свет в окнах деревенских изб.

– Холодает, – оповестил рыжий и сделал еще один глоток из бутыли. Вновь запахло закуской.

– Ладно, плесни, – согласилась Алиска.

– Че? – не понял Шурка.

– Стакашка есть?

– Найдется. – Он выудил из-под сена граненый стакан, дунул в него, очищая от ошметков соломы, и заулыбался.

– Тока на мизинчик, – предупредила девочка.

– На мизинчик так на мизинчик.

Прежде чем взять стакан, Алиска стянула зубами одну варежку и подышала на руку, согревая, лишь потом приняла граненую посуду, выдохнула и опрокинула самогон в рот. Поморщившись, выдавила:

– Как вы такую дрянь пьете?!

Шурка протянул кусочек «Бородинского» с квадратиком сала и кольцами лука сверху:

– Заешь, заешь.

Алиска бутерброд проглотила, как лягушка комара, и заулыбалась рыжему.

– Ща согреешься! – ободрил Шурка и закурил папиросу. – Чуешь тепло по телу?

– Ага. – Девочку слегка разморило, и перспектива грустного вечера отошла куда-то в кладовку ненужных событий.

– Дернешь? – предложил он подкуренную папиросу, оторвав зубами часть бумажного фильтра.

– Никогда не курила и не буду! – заявила Алиска. – Чтобы у меня так погано пахло изо рта, как у тебя?

– И правильно. Гнилая привычка, – согласился рыжий, отщелкнул пальцами недокуренную папиросу, но так неловко, что угодил непогашенным окурком, самым угольком, в лошадиный круп. От внезапного ожога старая кобыла хотела взвиться на дыбы, дернулась отчаянно, но смогла оторваться от земли лишь на несколько сантиметров и рухнула на дорогу всей тяжестью, перевернув при этом сани вместе с седоками. Рыжий и Алиска полетели в разные стороны.

Пока Алиска откапывалась из сугроба, разъяренный возничий подскочил к лежащей лошади и заехал ей валенком в раздутое от больных кишок брюхо. Животное лишь выдохнуло паром и закосило глазом из-под редких белых ресниц.

– У-у, собака! – выругался Шурка и еще раз приложился ногой.

– Она не собака! – возразила Алиска. Девочка выбралась из снега и, потирая ушибленный бок, повторила: – Не собака! Она кобыла.

Еще Алиска вдруг вспомнила, что в начале учебного года учила стих Маяковского о том, как упала лошадь, а все прохожие ржали в голос, а у лошади из глаз слезы выкатывались… Почему-то кобылу из стиха было очень жаль, Алиска, заучивая строки, сама украдкой поплакала. А эта развалившаяся на дороге кляча сочувствия не вызывала, наоборот, лишь раздражение одно. Алиска к своим тринадцати уже приметила, что старость раздражает, не вызывая сочувствия. Вот и бабка раздражает изо дня в день! У Маяковского, должно быть, про молодую лошадь стих написан.

– Давай помогай! – крикнул Шурка.

Вдвоем они распрягли кобылу, потом вместе тянули сбрую, вытягивая скотине шею, пока та наконец не приподнялась сперва на колени, а затем, напрягшись, не встала на все четыре копыта. Вдвоем они перевернули сани на полозья, а потом вновь впрягли лошадь в хомут и оглобли. Запыхались, таская охапками разбросанное сено обратно в сани.

– Ах, мать твою! – заорал рыжий.

– Чего там? – обернулась Алиска. – Волки?

– Да бутыль кокнулась, едри ее в качель! Поди, на две литрухи разорился! – причитал возничий.

– А ты снега пожуй, в нем самогонка задержалась.

– Умная же ты, Алиска! – Рыжий упал на четвереньки и, обнаружив по запаху первач, собрал пригоршнями мокрый снег в шапку. – А стакашка целый! – возвестил.