О вчерашнем – сегодня - страница 10

Однако наши знания по русскому языку оказались очень ограниченными: их не хватало не только для того, чтобы правильно говорить или писать, но даже для достаточного понимания того, что говорят люди или что написано в книгах.

За это, конечно, я не хочу обвинять нашего учителя. Русский язык, по-видимому, вообще очень сложный язык, не дающийся легко человеку, не отведавшему его с младенческих лет. Возможно, есть тут и моя вина: хотя после первой школы я изучаю его всю жизнь, однако не могу сказать, что познал во всех тонкостях.

А вот в отношении взглядов на жизнь и понимания поэтического смысла литературных произведений учитель наш, кажется, не очень далеко ушёл от нас – своих учеников. Лишь через много лет я узнал, кто является автором заучиваемых нами наизусть стихов из учебников, называвшихся «Первая книга», «Вторая книга», и эстетический смысл их понял с большим опозданием. Я и сейчас с улыбкой вспоминаю, как мы вместе с учителем проводили «анализ» одного рассказа. Это был рассказ под названием «Богатый купец и бедный сапожник». Краткое содержание: в подвале живёт бедный сапожник, а на верхнем этаже – богатый купец. Ночами сапожник, напевая песни, шьёт сапоги, стучит молотком, не даёт купцу спать. В конце концов купец, не выдержав, даёт сапожнику довольно много денег и говорит: не работай, говорит, ночами, спи. Бедняк, чрезвычайно обрадовавшись, поблагодарив купца, взял деньги. Вот один день не слышно его, два дня… А на третий день поднялся он к баю и говорит: бери, говорит, свои деньги, мне, говорит, приятней работать с песнями и со спокойной душой, чем стеречь полученные за безделье деньги и мучиться бессонницей. И вернув баю деньги, он спускается к себе в подвал…

После того, как совместными усилиями рассказ перевели, прочитали до конца, учитель спрашивает нас:

– Поняли?

Хором отвечаем:

– Поняли!

– Как по-вашему, сапожник правильно поступил?

Хором даём ответ:

– Сапожник дурак был!

То ли учитель и сам так думает, то ли, полагая, что навряд ли удастся нам растолковать, он подтверждает:

– Правильно.

Вернувшись из школы, пополдничаю и бегу в татарский мектеб. Там я был уже в четвёртом. Я на один класс опережал своих ровесников. Причина, думаю, в том, что мне с малолетства довелось общаться с книгой. Правда, мы не были богаты, даже были бедны. В какой степени были бедны, я понял лишь потом, когда уже вырос, стал человеком и сам познал, что значит более или менее нормальная человеческая жизнь. А в детстве, казалось, я и не замечал нашей бедности. Мне казалось совершенно естественным то, что мы всегда готовы были с жадностью съесть ту пищу, которая достанется, тогда, когда достанется, столько, сколько достанется, что ужасно радовались и перешитому из старого «новому» бешмету. Дом, построенный из девятиаршинных брёвен. Почти четвёртую часть его занимает печка. Угол перед печкой отделён лишь дощатой перегородкой. Эта комнатка служит кухней. Мы её называли просто боковушкой.

– Где мама?

– В боковушке.

– Где нож?

– В боковушке…

Кстати, о ноже… Разумеется, таких вопросов, как «который нож?» или «какой нож?», не было. Потому что нож у нас был один на весь дом. И хлеб нарезать, и картошку почистить, и мяса порезать, и сахар наколоть, и лучину щепать – на всё этот единственный нож. Крепкий, с деревянной ручкой нож с источенным посередине лезвием. Когда им не пользуются взрослые, нож постоянно в моих руках – я вечно что-нибудь мастерю из лучины или щепки. С тех пор, как помню себя, всегда так было. Самой любимой моей игрушкой был нож. Самой сладкой мечтой и заветным желанием было заполучить маленький складной ножик. Нельзя сказать, что моё желание никогда не осуществлялось. Случалось, что, когда отдавали замуж какую-нибудь девушку из нашей родни, доставался мне от будущего зятя маленький складной ножик с металлической рукоятью. Но почему-то ножик никогда не задерживался у меня больше одного дня – терялся. Его крал чёрт. Но до тех пор, как его украдёт чёрт, он успевал раза три-четыре порезать мне руку. Что это был за вороватый чёрт, я понял лишь тогда, когда сам стал отцом, когда мой сын, как и я сам в детстве, стал любить ножи, то есть когда его мама и я сам стали превращаться в чёрта. А тот нож с тонкой талией чёрт не трогает и даже, если иногда, когда я один остаюсь дома, и прячет, то с возвращением мамы нож находится. Поскольку его чёрт не крал, этот нож не удовлетворился только тем, что ранил мне пальцы – но и чуть не оставил меня без носа.