О вчерашнем – сегодня - страница 52

Хотя бы и не за покупками, как выдержать, не зайдя, не посмотрев новый магазин? Дверь его открыта для каждого, и я заходил. Там всегда было предостаточно пришедших без всякой надобности, просто поболтать. За прилавком большей частью стоит жена Кисакея. Это была женщина, очень бойкая на язык, да и в работе шустрая. У неё не было привычки, как у других татарок, застенчиво прикрывать лицо в присутствии мужчин. По-видимому, ей это и шло, никто не осуждал её за то, что она такая. Что касается меня, мне было интересно наблюдать за самим Кисакеем. По внешнему виду он совсем не был похож на богатого человека. Он отличался от других тем, что был удивительно крупным, медвежьего сложения человеком. Роста невысокого, но раздался вширь, и ноги, руки толстые, движения неуклюжие. Я как-то раз изумлённо наблюдал, как он отвешивал одному покупателю изюм: никаким совком он не пользовался, захватит горсть изюма, положит на весы, и эта горсть оказывается больше фунта. И черты лица, и рот, и нос у него крупные, как будто смотришь на него сквозь увеличительное стекло. Несмотря на желание подробно, смакуя это своеобразие, описать его лицо, я не решаюсь на это, боюсь, что всё равно лучше Гоголя не сумею. Дело в том, что когда через много лет я прочёл Гоголя, случилась интересная вещь: из-за строк с описанием в книге «Мертвые души» образа Собакевича перед моими глазами ярко вспыхнул облик давно забытого Кисакея-абзы. Точь-в-точь такой, как будто природа очень спешила, создавая Кисакея-абзы, кое-как обтесав топором кусок бревна, придала ему облик человека и, не обтёсывая, не отшлифовывая, так и пустила жить, сказав: «Ладно, походи так, после исправим». Вот и получился Кисакей точно такой наружности, как Собакевич.

Не только по внешнему виду, но и по тому, как он сам выполнял в этом доме любую работу, точно батрак, нельзя было подумать, что он хозяин этого красивого двухэтажного дома. И то, что он оставался «Кисакеем» до пожилого возраста, как-то не вязалось с богатством. Помню я и довольно смелый по тому времени, ставший народной поговоркой афоризм, высказанный первоначально им. Видя, что он, забывая о молитвах, богослужении, слишком увлекается делами бренной жизни, один из завсегдатаев мечети будто бы сказал, желая предостеречь его:

– Ты, брат Кисакей, слишком занят мирскими заботами, но ведь всё равно за всем не угонишься, а ведь существует не только эта жизнь, нельзя забывать и о потустороннем мире, – сказал он. – Ведь и умирать придётся, что будешь делать, когда помрёшь?

– Когда помру, пускай, если надобно, используют меня как короб для навоза, – ответил ему Кисакей. – Мне дорого настоящее, то, что сейчас, пока жив…

Сумел ли он разбогатеть так, сам работая за батрака, была ли какая другая хитрость или какой-то источник дохода – я никогда этим не интересовался. Советская власть, разумеется, и его не оставила без внимания. Вместо его лавки открылся кооперативный магазин. Заставили освободить и верхний этаж дома. Но, как я знаю, самого Кисакея это не слишком волновало. Как будто ничего не случилось, он по-прежнему продолжал трудиться в своём хозяйстве, как батрак. Поразившим меня интересным открытием было ещё следующее: только став взрослым и приехав вместе с детьми в родное село, я узнал – оказывается, Кисакей был младшим братом нашего дедушки – бая Гиляза!..

Был ещё старик Губайдулла. Хозяин каменной кузницы возле кладбища, стоявшей против наших ворот. Каждый божий день, с самого рассвета до вечерней темноты, он беспрерывно работал в своей кузнице. Если случались минуты, когда не было слышно стука молотка, не думай, что старик отдыхает. В эти минуты он, распространяя на всю окрестность запах подпалённых копыт, подковывал лошадей. На поясе задубелый кожаный фартук, завязанный на спине, скрючившейся от того, что старик, постоянно нагнувшись, стучал молотом по наковальне; пальцы, почерневшие от железной пыли и не отмывавшиеся даже при священном омовении, были согнуты и в те минуты, когда не держали в руках молота. Я сказал бы, что даже не могу представить себе его без кожаного фартука, но мне приходилось иногда в зимние дни, в пятницу, встречать его, когда он шёл в мечеть, надев довольно сильно потёртую шубу с меховой оторочкой. Но и тут, не знаю, заходил он домой или нет после окончания намаза в пятницу – во всяком случае, не успевал ещё народ разойтись из мечети, как из его кузницы уже начинал доноситься стук молота.