А если взглянуть на его дом, подумаешь, что он принадлежит одному из крупнейших баев деревни. Большое, величественное здание, построенное из красного кирпича, с высокими окнами, так что даже долговязый Хайри (то есть даже человек, считавшийся в то время самым высоким из татар Зиргана) не смог бы заглянуть. Каменная стена, протянувшаяся почти на всю длину переулка у мечети. Это строение под одной железной крышей, построенное, если посмотреть со стороны улицы, как сплошное здание, изнутри разделено на несколько клетей и большой сарай с множеством дверей. Когда настаёт зима, этот сарай заполняется лошадьми. А к весне они, обессилевшие от голода, готовые сгрызть деревянные столбы, начинают подыхать до того, как выйдут на пастбище.
И каменный дом, казавшийся снаружи таким величественным, изнутри был пустым и неуютным, как сарай. «Зачем, интересно, понадобился этот большой дом? – удивлялся я иногда. – Зачем нужны ему эти лошади? Когда он, интересно, смотрит за ними?
Я по своему малолетству не знал: оказывается, у него был сын по имени Сулейман, он безвременно умер. Мальчики, которых я считал сыновьями старика Губайдуллы, оказывается, были его внуками. Тот, которого звали Сайфуллой, хотя он и был старше меня года на три, однако был ещё молод, чтобы вести хозяйство. Тем не менее, это был бойкий и работящий мальчик. А тот, что постарше, уже довольно взрослый внук по имени Абдулла, хотя и не имел образования, строил из себя аристократа. В самые прекрасные летние дни, когда все жители деревни и стар и млад горели в работе, он, вырядившись в белоснежную рубашку, надев на ноги туфли или сандалии, любил сидеть с удочкой на берегу реки или же гулять по лугам, среди цветов, наслаждаясь природой. Через много лет я узнал: тем не менее, парень, оказывается, нашёл своё место в жизни. Когда я осматривал колхозный овощной сад, молодёжь вспомнила о нём: «Теперь у нас сад не очень хороший, – сказали мне. – Был у нас тут Абдулла-бабай, вот уж он умел выращивать овощи. При нём самые лучшие в округе овощи были в нашем колхозе». Абдуллой-бабаем оказался тот самый «аристократ», которого я знал. В это время Абдуллы уже не было в живых. Я от всей души порадовался тому, что он сумел оставить в сердце молодёжи такое хорошее о себе воспоминание. Оказывается, не был пустым человеком. По-видимому, в том, что он не мог найти своего места, был не столько он виноват, сколько порядки того времени, условия жизни. Думаю, что и сам старик Губайдулла не очень-то пустым был человеком. Как я слышал, нашлись люди, которые задали ему самому удивлявший меня вопрос. Дескать, почему он такой странный? Такой у него прекрасный дом, каменные клети, а сам день и ночь работает?
– Вы не понимаете ничего, – ответил Губайдулла. – Ведь вы думаете пальцами, а я сердцем…
Народ рассказывал об этом со смехом, расценивая такой ответ старика как признак начавшегося слабоумия. А, может быть, такая странная его жизнь была признаком не слабоумия, а наоборот, мудрости?
Среди моих знакомых, вернее, среди родителей мальчишек, вместе с которыми я учился, было довольно много очень хорошо живших, зажиточных людей. Но поскольку я не видел, чтобы они делали зло не только мне, но и кому-нибудь другому, я не мог представить себе, что они плохие люди, считал их всего лишь счастливыми людьми. И действительно, в годы революции они, по-видимому, не были опасными людьми для советской власти – хотя и с ворчанием, а давали, что с них требовали, – не сопротивлялись. Подчинившись приказу, служили и в рядах Красной Армии.
