Святоша старше, конечно, чем все мои бывшие, но ему это даже шло. Мелкие морщины в уголках глаз и седина на висках, делали его добрее и мудрее, чем он был на самом деле...
А еще уд, несмотря на то, что без дела мотался, размерами поражал.
Были бы руки свободны, я бы пощупала...
Вот так лежала, я лежала... и уже прямо ерзала от нетерпения, ожидая, когда святоша уд начнет прилаживать к делу. А что? Я женщина свободная, незамужняя... ну, вдова теперь... мне для здоровья даже полезно.
– Вот и все, дитя мое, – после очередного кормления-поения святоша легко соскочил с приступочки и принялся одеваться.
– Как, это все?! – возмутилась я, задыхаясь от негодования, – а уд?!
М-да, оказалось Уд Божий — это молитва с поглощением крови и плоти Его, то бишь булки и компота. И молитвой этой демоны из тела человеческого изгоняются. На четвереньках святоша стоит, чтобы в глаза мне смотреть. А обнажен по той же причине, что и я, чтобы демон под его одежду не залез.
Развязал меня святоша, велел тихо сидеть и из кельи никуда не выходить. А если приспичит, так в углу за шторкой ведро стоит. А сам опять сбежал.
И вот сижу я на постели. Расстроенная, огорченная и обиженная до глубины души. Даже, черт побери, прости Боже, что в храме ругаюсь, святошу моя красота женская не возбудила. Что же так не везет-то мне с мужиками? Ни в том мире, ни в этом...
– Дитя мое, ты уже можешь одеться, – святоша-козлина в келью мою вернулся. С большой тарелкой каши с мясом и литровой кружкой горячего взвара с травами и медом. Это я по запаху определила.
В келье было тепло, святоша меня уже видел, а голод был сильнее стыда и обид. Так что я плюнула на все и впервые за несколько дней нормально поела.
А святоша мне войлок приволок на приступочку подстелить, чтоб помягче было. И одеяло шерстяное. Сказал, что ночью печь остынет, холодно будет. И в храме я могу спать не в ящике, а в нормальной постели.
– Дитя мое, – после завтрака святоша присел на мою приступочку, – куда ты сейчас направляешься? Где твой отец живет?
– Никого нет у меня, святоша. Одна я совсем, – вздохнула я грустно. Тут мне даже врать не пришлось, правда все. И слова, и чувства.
– Деньги есть?
Я помотала головой. Нет... Вернее, есть, но на карточке. И вряд ли в этом мире есть банкоматы Самого известного Банка. Он, конечно, вездесущий, но не до такой же степени.
Святоша помолчал, подумал и заявил:
– Тебе, дитя мое, лучше всего в монастырь податься. Там матушка о тебе позаботиться, без куска хлеба, крыши над головой и благословения Божьего не оставит. А иначе, пропадешь...
– Простите, святоша, – снова помотала я головой, – не чувствую я в себе призвания к жизни монастырской.
– В миру одиноким вдовам несладко приходится. Всякий ее обидеть норовит. А уж, тем более, из таких... Я же вижу, дитя мое, отец твой достойным купцом был. И не бедным явно. Сможешь ли ты справиться с жизнью безродной вдовы?
– Я попытаюсь, – улыбнулась я, – меня отец правильно воспитывал, я любой работы не боюсь. Если надо, то и тряпку в руки возьму, и половник...
– Умеешь, значит, кухарничать? – Заинтересовался святоша, – нам в работном доме при храме помощь на кухне всегда нужна. Сможешь с тряпкой справится, сможешь и остаться. Кирку и тарелку каши заработаешь.
– Договорились, – я протянула руку для рукопожатия. Машинально. А святоша сначала пожал, тоже машинально, а потом застыл, ошеломленно глядя на наши руки...
