– Да, разговаривали на днях, правда, совсем коротко: у них в армии всё как обычно, волноваться не о чём, к тому же срок службы скоро закончится, сейчас ведь служат всего год. Между прочим, я ему наконец-то рассказала про наши отношения, оказывается, он тебя прекрасно помнит и кажется не против, чтоб я была с тобой.
– Как это, Катенька, ты ему про нас рассказала?.. Взяла и рассказала??
– Взяла и рассказала.
– Ты прелестное создание, Катенька, от тебя только и ждёшь каких-нибудь сюрпризов. С сыновьями-то надо быть осторожней в этих вопросах, они слишком ревнивы насчёт матерей. Ох и надо бы шлёпнуть тебя по попе за такие сюрпризы.
– Шлёпнешь в другой раз. Совсем некогда миловаться нам, Евпсихий, прости, я полетела на работу!..
И Катенька легко нацепила бойкие летние босоножки, через секунду расторопно простучавшие по ступенькам лестницы подъезда на зависть самому натренированному барабанщику.
– До свиданьице! – успел крикнуть вдогонку подруге Евпсихий Алексеевич и, озадаченный последней новостью от Катеньки, принялся сам собираться в дорогу.
Сначала, конечно, попробовал написать обещанную жалобу на соседей сверху, но никак не мог сообразить, с чего обычно начинаются подобные жалобы, как их оформлять с процедурной стороны, и кому конкретно должна быть отправлена бумажка, требующая не столько наказания, сколько справедливости. Тогда Евпсихий Алексеевич решил, что напишет её прямо на месте, в отделении полиции, и засобирался в дорогу. Надел узкую белую рубашку несколько строгого покроя, чёрные джинсы и вежливые замшевые ботинки, забросил сумку на плечо, убедившись, что в секретном кармашке находятся паспорт и документы собственника на жильё, и покинул квартиру. Спустился вниз далеко не так бойко и уверенно, как до этого спустилась шаловливая Катенька, вышел из подъезда и критически прищурился на солнце. День обещал быть знойным и неудобным для расторопных людей.
В тени, под козырьком подъезда, оживлённо разговаривали три полнотелые и пурпурнощёкие дамочки, мало отличаемые друг от друга, но хорошо запечатлевающиеся в памяти, а также забавная, дотошная до всякого вопроса, старушенция, известная во дворе, как баба Нюра. Разговор шёл горячий и с душком неизбежной опасности, так что Евпсихий Алексеевич не мог пройти мимо.
– Ну, бабоньки, поделитесь и со мной своими переживаниями. – попросил Евпсихий Алексеевич, учтиво кланяясь.
Дамочки незамедлили сообщить, что тревогу они сеют вовсе не напрасно, что вот видели тут давеча каких-то подозрительных азиатов, и были они вдвоём, и всё таскали мешки в подвал дома из старенького грузового фургончика. А что они там таскали в мешках – проверить было невозможно, и на расспросы придирчивой Полины Юрьевны отделывались незнанием русского языка. А ведь запросто в этих мешках могли находиться динамит или ядовитые химикаты, или ещё какая-нибудь азиатская коварность предельной концентрации. «Взорвут нас всех к чёртовой матери!» – обещала с филантропическим бескорыстием баба Нюра.
– Ишьтыподишьты!! – прищурился и склонил голову на бочок Евпсихий Алексеевич, удивившись такому категорическому прорицанию.
– А вроде не двое их было, вроде с девкой приезжали? – припомнила одна дамочка.
– С девкой приезжали. – подтвердила Полина Юрьевна. – Девка им двери в подвал отворила, ручонкой этак повела: дескать, сюда складывайте!.. Они и принялись мешки таскать. Битый час на них смотрела, а они всё тащат и тащат, тащат и тащат!..
