Я схватила ключи от своей старенькой «Лады» и выбежала из квартиры. В коридоре воняло старой капустой – напоминание, что сегодня четверг. Завтра коридор пропитается запахом рыбы, а в субботу – курицы. С тех пор как я переехала в этот убогий дом, календарь мне не требовался: кулинарный график соседки, Екатерины Ильиничны, был точен, как часы.
Я нажала кнопку на ключах, чтобы открыть машину – мою десятилетнюю машину, державшуюся на ржавчине и мечтах, но верную, как старый друг, всегда довозившую меня из пункта А в пункт Б. Или, как сейчас, из квартиры на скучную работу.
Я добралась до клиники в рекордно короткие сроки – ранний час помог. После шести утра Владимир превращался в пробочный ад, но в четыре утра дороги были свободны, как мои банковские счета.
Костя выбежал ко мне на парковку, его каштановые волосы были непривычно растрепаны, будто он теребил их в панике.
– Куда ты сбежала? – надулся он, шагая рядом. – Бросила меня в полном дерьме!
– Прости, Костя. Я не хотела.
На самом деле, тот парень с пронзительными чёрными глазами и странная волна жара, захлестнувшая меня, выбили меня из колеи так, как я не могла объяснить. Я не привыкла испытывать нечто вроде оргазма на публике без всякой причины, и уж точно не привыкла видеть, как самый красивый мужчина на свете прыгает в другого человека, не разбудив его. Но я не могла рассказать это Косте. Он решил бы, что у меня опять срыв.
– Паническая атака, – наполовину солгала я. – Пришлось уехать домой, чтобы отдышаться.
Костя уставился на меня. Он знал меня достаточно давно, чтобы понять, когда я что-то недоговариваю, но промолчал, лишь поджав губы.
– Пётр Сергеевич сказал, что аппараты свихнулись, – продолжила я, когда он не ответил. Обычно Костя не умолкал ни на минуту, так что его молчание ясно говорило, насколько он зол. И заслуженно.
Он схватил меня за руку.
– Ещё бы! Я вернулся с кафешки, а ты умчалась в своей тачке, аппараты выдают какие-то безумные данные, все подопечные проснулись и орут, а повсюду чёрные перья! Что, чёрт возьми, случилось?
– Ворон, – выпалила я, пытаясь придумать что-то правдоподобное. По крайней мере, это было правдой.
– Ворон? – Костя вскинул идеальную бровь. – Серьёзно, если ты влипла в неприятности, скажи.
Его глаза наполнились беспокойством, и мне стало тошно. Он был моей опорой, когда Кирилл ушел, забрав почти всё, включая моё душевное равновесие. Я не винила Костю за беспокойство, но мне оно было не нужно.
– Я не влипла, – отрезала я.
Костя покачал головой и скрестил руки.
– Ты должна позволять людям помогать тебе, Мария.
– Это не обо мне, – пробормотала я, жалея, что этот разговор вообще начался. Я глубоко вдохнула, пытаясь придумать, как развить ложь, чтобы она не звучала совсем уж нелепо. – Я же сказала, это была птица. Каким-то образом она попала в камеру сна. Мне пришлось войти и выгнать её. Наверное, это и сбило аппараты.
Костя прищурился, снова поджав губы.
– Дверь в камеру была закрыта, когда я пошел за кофе. И, думаю, я бы заметил здоровенную чёрную птицу, летающую там.
– Ворон, – поправила я, будто это имело значение. Я сама не знала, в чём разница. Оба – большие чёрные птицы.
Костя сжал кулаки.
– Мне плевать, хоть павлин, танцующий лезгинку! Его там не было, когда я уходил за кофе!
Может, стоило сказать правду. Я уже рассказала половину, и он ведь тоже видел того странного парня. Если я схожу с ума, то и он тоже… Но я вспомнила о маме, спящей в больничной палате в центральной городской больнице, одной из тех, кто так и не проснулся после Большого Сна. И решила промолчать. Она была причиной, по которой я должна была выяснить, кто этот странный парень и его птица, прежде чем меня упекут в психушку.
