Оборотни Сирхаалана. Дамхан - страница 17

это существо было бы проблематично убить даже аранею. Приёмный отец Найды, не в силах сопротивляться пришельцу из преисподней, взял «ребенка» за руку, вступив в дом извне и тем самым проложив ему путь. А затем, последним отчаянным усилием воли, попытался всё-таки уничтожить «дитятку» и принесённую им порчу вместе с собой.

Следующие несколько дней Везнич с утра до ночи проводил обряды. Сначала все три тела отнесли на погост и сожгли на крадах3, на этот раз по всем правилам. Сожжённую вместо младенца кошку положили на кострище вместе с истлевшим трупиком ребёнка. Урну с прахом мужчины поставили в родовую погребальню его семьи, а для женщины и ребёнка пришлось вырывать свою небольшую землянку – обе семьи родственников категорически отказались пускать «проклятых» внутрь родовых погребений. Прочие селяне роптали, что и на общий погост их пускать не следовало, но волхву перечить не решились. Чтобы успокоить их, Везнич не только провёл обряд, но и обложил урны духогоном, и для верности прочертил круг вокруг крохотной землянки, вырытой в дальнем углу погоста. Следующим настал черёд избы. После очистительных обрядов, её остатки сжигали несколько дней – от содержимого подпола до уцелевшего остова, пока наконец всё не рассыпалось прахом. После этого и так уже напуганные топовчане видели в деревне аранея, тогда ещё совсем юного. Тот с сумрачным видом стоял поодаль от пожарища, скрестив руки на груди, пока его мéньшие выплетали что-то на земле. Одновременно со всем этим волхв выхаживал Найду – отпаивал заговорёнными отварами, молился богам и давал наказы приёмной бабушке, чем кормить первое время, чтобы в себя поскорей пришла. Девочка по-прежнему молчала и пугалась любого движения в её сторону, но постепенно оживала. Признаков порчи или сущностей, привязавшихся к ней, за всё это время он так и не приметил.

После его ухода из Топок, малышка осталась в семье погибшего приёмного отца. Семья виновницы всех этих злоключений с ребёнком знаться не желала, почему-то виня за произошедшее именно её. Приёмные родичи со стороны отца тоже относились несколько настороженно – мало ли чего можно ожидать от ребенка, из которого многие месяцы тянули кровь для бисовых ритуалов! К тому же девочка продолжала молчать, будто немая, шарахаться тёмных углов и смотрела на прочих не по-детски смурным взглядом. Впрочем, старшие родичи со временем оттаяли: раз уж их сын не побоялся зайти в самую гущу колдовского непотребства, чтобы ее спасти, то как можно было не принять её как родную? Бабушка с нежностью возилась с ней, словно обретя вторую молодость. К поздней весне девочка еще по-прежнему не говорила, но начала время от времени улыбаться. Казалось, что всё налаживается.

Увы.

В разгар лета деда задрали волки. Пошел нарубить осинок для каких-то столярных нужд, да так и не вернулся. Его долго искали, но кроме вороха окровавленной одежды и истоптанной волчьими следами земли ничего не нашли. И вроде отошёл он недалеко от деревни, да посреди дня, да и не подходили волки близко к Топкам в то лето… а поди ж ты, даже костей не оставили. Жена его не выдержала свалившихся на неё несчастий и сгорела от горя буквально за месяц. После двух загадочных смертей подряд по деревне вновь поползли слухи о порче на девчонке, мол, волхв не доглядел. Когда же невестка – жена среднего брата, чья семья жила с его родителями одной избой – полезла вычищать после усопшей полати, то обнаружила, что стены были завешены, а кое-где и обклеены тряпками. Обычно такого не делалось. Женщина недовольно поморщилась – придётся теперь ещё и тряпьё это отдирать и сжигать вместе с тюфяком и бельём усопшей. Потянув одну из занавесок на себя, она так пронзительно завыла от ужаса, что сбежались не только все домочадцы, но и парочка соседей. От увиденного захотелось завыть уже и им: практически вся поверхность стены вдоль полатей, где спали старшие родичи, была покрыта чудны́ми страшными рисунками: оскаленные морды, странные глаза, когти и какие-то чудища. Один рисунок повторялся несчётное количество раз – тёмная клякса с множеством глаз, то с сухими паучьими лапами, то со звериными, то и вовсе с конечностями, извивавшимися словно черви. Картинки были, пожалуй, слишком сложны и подробны для ребёнка трёх лет отроду, но почему-то ни у кого не возникло и тени сомнения, что их рисовала именно Найда, которую дед и баба брали спать с собой на полати. Невестка ещё всегда кривилась – лучше бы родных внуков к себе брали, а не на нарах ютиться заставляли. А неблагодарная мерзавка ишь как отплатила. Небось она и притянула этой бисовской мазнёй беду! Непонятно было, почему бабка эти рисунки прятала, но об этом особенно никто задумываться не стал.