– Фабрика «Дукат»! – сказал извозчик и быстренько сгрузил наши вещи на грязный снег. – С прибытием вас!
Лошади зацокали подальше от этой отравы, а мама сложила ладони рупором и стала радостно выкликать:
– Ханна!.. Соня!..
И почти сразу же с грохотом раскрылось окно на втором этаже, и оттуда выскочил пацан – постарше нас с братом и в одних трусах.
– Я-яша-а! – проблеял вслед ему жалобный голос.
– Соня! – радостно закричала мама. Она ни капельки не удивилась, как будто прыжки со второго этажа случаются в Москве каждый день.
– Уби-ился! – запричитала, выглядывая в окно, сильно пожилая тетенька вся в седых волосах.
– Соня! – снова закричала мама так же радостно. А пацан уже поднимался, отряхивая от дукатовского шлака голые коленки. —
– Жив, холера? – удивился все в том же окне солидного вида человек.
– Захар! – снова подала голос мама, но уже не так радостно.
– Гановер! Вор! – продолжал бушевать мужчина в окне. – Отдай руку! Или домой не приходи!
Вот так-так! Оказывается, в этой Москве оторвать руку – плевое дело. Мне это как-то сразу не понравилось.
– Оденься! Простынешь! – кричала тетя Соня, выбрасывая в окно свитер и брюки.
– Ни-че!.. – прыгая на одной ноге, влезал в штаны парнишка. -Обсосется!
Никакой руки, кроме двух своих, у него не было. Но дядя Захар в окне требовал свое:
– Верни руку! А то в два счета загремишь в колонию! Вот не сойти мне с этого места!
Ну, приехали! У меня с перепугу в животе поскучнело – нам ведь у этого дядьки жить!
– Соня! Захар! – немножко растерянно звала мама.
Все оказалось не так уж и страшно. Дядя Захар спустился к нам и помог занести вещи в комнату.
– Ишиве бохер! – бурчал он непонятное ругательство Но это уже было похоже на уходящую грозу. А мама и тетя Соня тем временем рыдали, обнявшись.
– Вот здесь она висела! – никак не мог успокоиться дядя Захар. И показывал на ковер на стене.
– Ай, подумаешь, – на минутку перестала плакать тетя Соня. – Лапка… Зажим такой для бумаг, вроде маленькой руки…
– Серебро! – снова вскипел дядя. – Чистое серебро! А этот гановер!.. Вор!..Чтоб ему фонарем стать! Днем висеть, а ночью гореть!
– Захар! – снова заплакала тетя Соня. – Что ты говоришь! Он же сирота! Все, что осталось от семьи несчастной Рахили!
И опять зарыдала в голос. И мама вместе с ней.
Савичевы умерли…. Умерли все…. Осталась одна Таня…
— Плачьте! Плачьте! – не сдавался дядя. – Вы еще не так заплачете, когда вспомните, что эта рука держала! Квитанции за Дорину квартиру! Жировки!
Вот когда я в первый раз услышал это слово: «жировки»!. Иди знай, что совсем скоро оно у меня в зубах навязнет.
Потом пришли тетя Ханна и ее дети: Фаня, Боня и Эля. И все обнимались, смеялись и плакали. Смеялись и плакали. А дядя Захар все вспоминал серебряную лапку и этого «шейгеца» Яшку:
– Зейст! Глядите! Вот тут эта рука висела!.. Чтоб он пропал!
– Захар! Захар!.. – останавливала его тетя Соня.
– Что «Захар»? Это ты его распустила!
А мудрая тетя Ханна смотрела дальше всех:
– Без жировок вы не докажете, что ваша квартира была вашей!
– О! – поднял пухлый палец дядя Захар. – А я что говорю!
– Как-нибудь… – успокаивала себя мама.
И снова пароход моей памяти перескакивает с волны на волну, неведомо по какой логике соединяя прошлое с позапрошлым.
Я был гостем двоюродного брата Бориса. Теперь он звался Борухом и был вполне преуспевающим гражданином своей страны. И он, и его жена Рита приняли меня как родного. Они сделали все, чтобы я мог увидеть и принять в свое сердце Эрец-Исраэль.
