В палату я влетела уже с готовой инъекцией. Парень не сопротивлялся, он не боялся меня. Но я все равно объяснила ему, что укол снимет жар.
Выйдя из палаты, я сунула использованный шприц себе в карман, ампулу я выкинула еще по дороге сюда, раздавив ее, чтобы никто ее случайно не увидел. Я решила выйти на крыльцо отдышаться, но тут в дверях показался Менгеле. Я остолбенела.
Доктор был, как всегда, безупречно одет, причесан. Я не знала, что он стал приходить так рано на работу.
– Добро утро, фрейлейн Николетта!
– Доброе утро, доктор.
Я не знала, что говорить, когда он спросит, что я здесь делаю. Но ему по всей видимости не было никакого дела до того, кто и когда дежурит. Его внимание привлекло другое.
– Что это у вас, – он кивнул на мой карман, где отчетливо оттопыривался шприц. Вот теперь мне точно пришел капут, подумала я. – Неужели вы решили заняться лечением больных?
Он подошел ко мне ближе и достал шприц из кармана.
– Зачем вам шприц, Николетта?
– Я…у меня сильные мигрени бывают… иногда. Я очень мучаюсь, но уколы морфина мне помогают.
– Что ж вы так не бережете себя?
– Я совсем не…
– Послушайте меня внимательно, Ника. – Голос стал резок. – Просто так брать лекарства и колоть себе или кому бы то ни было, – он сделал акцент на слове «кому», – не выйдет. Если вам нужно лекарство, подходите ко мне или Томасу и просите. Иначе у нас с вами будет другой разговор. Ясно? – и он улыбнулся своей редкозубой улыбкой.
– Простите, я поняла.
Я кивнула, опустила голову и бегом кинулась в свою каптерку. На улицу как-то расхотелось. Коленки дрожали, в голове стучали тысячу молоточков, казалось, сердце выпрыгнет из груди. Я чуть не попалась. Точнее, попалась, но мне повезло. Как меня надоумило раздавить и выкинуть пузырек с жаропонижающим, я не могла представить. Что это, как не везение?
Через полчаса я услышала крики и стоны со стороны бараков. Я еще никогда не видела, как начинается утро здесь, среди заключенных. Я подлетела к окну и стала наблюдать картину: эсэсовцы с прикладами залетали в бараки, а через несколько секунд оттуда вытягивали сонных и напуганных людей. Выталкивали, били, хватали за шиворот, ударяли о стены. Некоторые люди даже не успевали обуться. Им сразу приказывали выстроиться в шеренги по пять человек на перекличку. Я отвернулась от окна. Я никак не могла привыкнуть к этой ненужной жестокости, и, наверное, никогда бы и не смогла. Мне было о чем подумать.
Пока еще не пришли остальные медсестры, я села за небольшой стол, за которым состоялся ранее наш разговор с Томасом, и развернула записку. Я еще раз пробежала глазами по строчкам. Первая была самой главной. Она подтверждала, что Януш здесь, жив и здоров. Напрягло меня то, что он жил в бараке номер 13. Насколько я знала, в этом бараке обитали только члены зондеркоманды. В нее набирали лишь евреев, почему там оказался Януш, я не знала. И поэтому я не видела его в лагере. Эти люди живут отдельным государством, постоянно заняты на крематориях и в газовых камерах. Если он действительно был в зондеркоманде, то мне следовало очень поторопиться, потому что это была самая адская работа во всем лагере. Я вообще не понимала, как Януш на ней держится: он был интеллигентом до мозга костей, учтивым, но твердый характером. Он не был из робкого десятка, за что и поплатился, попав сюда. Самое главное, я теперь знала, где
