его искать. Но вот что сказать ему, я не знала. Как сообщить о Доминике,
если я сама не верю в то, что он уже давно мертв?
Как вытащить его отсюда и согласится ли он на мою помощь. Он был упрям, и я не могла сказать наверняка, чем обернется наша встреча. Решив, что подумаю об этом позже, я перешла ко второй части записки. Я специально попросила Клару найти эту семью с девочкой-ангелочком, которую стригли у меня на глазах. Они меня зацепили, я не хотела терять их из виду, мне нужно было их защитить и оградить от возможных неприятностей здесь. Они были еще такими маленькими. Да, у них был отец, возможно, сюда привезли их мать. Но если о ней нигде не упоминается, значит, ее могли отправить с вагона прямо в газовую камеру. Как эти дети были живы после селекции и почему были с отцом вплоть до самого расселения, оставалось только догадываться. При мысли о том, что эти дети могут остаться круглыми сиротами, мне слезы навернулись на глаза, но я быстро прогнала это чувство, не время было распускать сопли. Ребят мне тоже нужно было найти. Я не знала, в порядке ли они, только раз мельком я увидела мальчишку среди других заключенных, но потеряла из виду.
От раздумий меня отвлекли посторонние звуки. Персонал уже собирался на работу. Я быстро спрятала записку себе под халат, подальше от чужих глаз, выдохнула и пошла работать.
На планерку пришел главврач. Томас сидел рядом с Менгеле, выглядел он плохо: мешки под глазами, сухая кожа. Он заметно похудел. Речь шла о том, что через час должен прибыть поезд с новой партией заключенных. Менгеле сразу приободрился. Он встречал почти каждый поезд с пленниками, выбирая себе жертв, помимо их сортировки. Его интересовали врожденные увечья, он до дыр изучал людей с патологиями; выискивал себе близнецов, как я позже узнала, для изучения их внутренних анатомических особенностей.
Потом я почуяла неладное. Все потому, что следующий поезд прибывал около двух часов ночи. На него Менгеле решили не будить, поэтому на сортировку врач приказал явиться Томасу и взять кого-то себе в помощь с медперсонала. Парень сразу же посмотрел на меня, в его глазах читалась паника, и я его понимала. Он напрямую должен отправить почти 70 процентов прибывших на смерть. Я отвела взгляд. Я уже знала, кого он возьмет себе в помощники. На выходе Фишер хотел что-то сказать, но я огрызнулась: «И так знаю, приду!»
День пролетел быстро, я зашла несколько раз в бараки к больным, занесла контрабандную еду. Лекарствами снабдить больных в этот раз не вышло. Я набралась смелости и прошлась по некоторым обычным баракам, но там никого не было. Все были на принудительных работах. Выбегая из очередного блока, я увидела, как издали за мной, скрестив руки на груди, наблюдает Ирма. Увидев ее, я не остановилась и пошла дальше, но руки у меня снова горели. Ее присутствие меня слишком угнетало.
В женском отделении лагеря я наткнулась на беременную женщину, с которой мы пару раз общались. Она была из Польши, на ее робе – еврейская пометка. Вот-вот она должна была родить, и я время от времени снабжала узницу разным тряпьем на пеленки, а один раз набила потуже ее матрас соломой. На той пыли спать было невозможно, особенно в ее положении. Мне становилось страшно от осознания того, какая участь ждала ее ребеночка, который пока был жив и здоров в ее утробе. У меня уже созрел кое-какой план, но мне нужны были сообщники. Самостоятельно против этой громадной машины смерти пойти я не могла. Особенно так далеко.
