Обсессивный синдром - страница 33

Он долго смотрел на меня, на мою форму. Наверное, я тоже успела измениться здесь за столь короткое время. Его наверняка удивило отсутствие нашивки на моем халате.

– Николь, – прошептал он, – что ты здесь делаешь?

– Тут я – Николетта. Ни слова никому обо мне.

– Но как…?

У него в голове не улаживалось, как я могу быть здесь перед ним, в лагере не в качестве узницы, еще и обращаясь к другим на чистом немецком.

– Об этом потом. Просто знайте, что я вас в обиду не дам.

Я не хотела сейчас рассказывать ему о своих незаконных манипуляциях и о том, в какое чудовище я здесь превратилась.

– Хорошо, согласился он. Так что на счет сына? Как он, как жена, Лукаш? Все бы отдал, чтобы увидеть их снова.

– Все хорошо, матери мы не сказали, куда вас направили. Лукаш пока с ней, пока это будет возможно.

– Это хорошо, у нее слабое сердце. Не нужно ей знать. А Доминик?

Я оттягивала этот момент, как могла, но медлить уже было некуда.

– Януш, спустя некоторое время после того, как вас арестовали, Доминик пошел добровольцем на войну. Его целью было найти вас любой ценой и освободить, вернуть в семью. Он вас очень любил.

– Любил? Что случилось, Николь, скажи? – его глаза посмотрели мне в самую душу.

– Примерно через год мне сообщили, что он подорвался около танка.

Мужчина вмиг на глазах осунулся. Взор затуманился, он смотрел в землю, а я не в силах была продолжить, сказать те слова утешения, которые заготовила заранее.

– Януш, я здесь, потому что вы мне отец тоже. Вы слышите? Тела его не нашли, прошло уже больше года, но я уверенна, что увижу его снова. И вы верьте в это. Доминик не из тех, кто так просто уходит. Я уверенна, сюда ворвутся войска, разнесут этот лагерь в прах и мы снова увидим Доминика.

Я плакала, пока говорила ему все это. Наконец мне было с кем поделиться своим горем. Я столько носила его в себе, переживала. Кроме Ханны, так откровенно о любимом я не говорила больше ни с кем. Мне стыдно было рыдать, но меня словно подменили, все слезы вырывались наружу, облегчая сердце и душу. Стыдно было плакать перед человеком, у которого было на сотню причин больше раскиснуть. Януш обнял меня. В его глазах тоже стояли слезы. Я не знаю, о чем он думал. Гордился ли он сыном? Ведь тот пошел на войну ради него.

Вдоволь наплакавшись, мы поговорили.

– Как вы тут?

– Плохо, Николь, это – самое ужасное место на земле. Понимаешь, я должен их убивать, обманывать. Они снятся мне по ночам. Трое из нас уже сошли с ума, двое – кинулось на электрическую ограду. Никому не пожелаю такого. Никогда.

Это съедало его изнутри, я видела это по его внешнему виду, по манере говорить. Человек был на грани.

Посидев немного молча, я уже собиралась уходить.

– Может вам нужно что-нибудь? Я смогу достать, все, что угодно.

– Нет, дочка, ничего мне больше не нужно. Все нормально.

Он сказал это с легкой улыбкой, но тон его настораживал. Я вышла с барака на воздух, наполненный удушливым дымом, условившись с отцом о новой встрече, и моя голова была переполнена мыслями о том, что же имел он ввиду, когда говорил, что ему больше ничего не надо?

Перед приездом поезда нужно было хоть немного поспать. События и впечатления этих дней не давали мне отдохнуть. С мыслей не уходило лицо Януша. Слава богу, что его не видят таким родные. Они бы не вынесли этого.

Я долго ворочалась, вслушиваясь в разговоры девушек снизу. Мне не давала покоя и предстоящая селекция. Радовало лишь то, что не я буду делать вердикт и отправлять людей в газовые камеры. Их с весны прибавилось, как и крематориев, комендант обещал, что теперь они будут дымить чуть ли не сутками. От этого кровь стыла в жилах. Но Томас, я не могла забыть его взгляда. Он тоже был не в восторге, но деваться было некуда. Ослушаться – значит подписать себе смертный приговор.