Еще меня смущал один факт, точнее догадка. Родители тоже что-то собирались делать. Я боялась этого больше всего. Они были сознательными гражданами и патриотами, страна терпела бедствие, и казалось логичным, что такие медики, как они, понадобятся в госпиталях. Но терять их я была не готова. Наверное, так же, как и они меня. Но еще на медиков такого уровня покушались и нацисты. Уезжав из родного дома, я рисковала не увидеться больше с родителями. Но и оставшись дома, я тоже могла подвергнуться опасности. Мое сердце разрывалось на части, но я должна была попытать счастья и не сидеть ровно н одном месте. Настала ночь перед выездом, но мне не спалось, я все думала и думала, прокручивала в голове возможные варианты развития событий там, в Германии, как мне себя вести, что говорить, с кем укреплять отношения. Мне непозволительно теперь было выдать себя словом, взглядом, жестом, я должна была полностью контролировать себя, игра была опасной. Точнее, это была совсем не игра, а хождение по лезвию и риски были просто сумасшедшими.
Все ближе к Германии людей становилось меньше и меньше, а разрушений все больше. Через несколько часов мне предстояла пересадка и граница. Приближаясь все ближе, сердце мое колотилось и выскакивало из груди, так что на границе я уже еле дышала. Молодой пограничник очень долго изучал документы Николетты Нойманн, потом спросил на ломаном немецком (почему он не обратился на польском, для меня до сих пор загадка):
– Вы немка?
– Да.
– Причина въезда на территорию Германии?
– Возвращаюсь домой. Буду учиться и работать, там же все написано, – киваю я на документы у него в руках и глупо улыбаюсь, хотя в этот момент умереть готова. Он открыл было рот спросить что-то еще, но его кто-то окликнул с пограничников. Там звонко лаял пес, и, видать, назревало что-то незаконное. Он быстро пихнул мне обратно мои документы и не глядя в мою сторону, убежал на лай собаки. Тогда я готова была задушить это животное в объятиях, что отвлекло внимание от меня, хотя видимых причин ко мне придраться я не видела.
Все, я пересекла границу и немного успокоилась. Ко мне вернулась способность трезво мыслить. Очень странно было осознавать, что в этой стране я чужая, без знакомых, друзей, родственников. Я даже не могу им написать, позвонить. В Берлине я села я на прямой поезд к Мюнхену, вот теперь мне предстояла действительно долгая дорога. Мюнхен находится на самом юге Германии почти за 600 км от Берлина. Непривычно было слышать вокруг немецкую речь, и я пыталась поначалу вникать в разговоры. Почти все они были о войне, о фронтовых новостях, о том, кто кого отправил воевать и кого потерял. У женщины напротив сына убило осколком взрывчатки. У ее собеседницы соседского сына даже не смогли похоронить. Множество историй и ни одного человека, кого бы стороной обошла Вторая мировая. От этих диалогов у меня снова в душе поднялась черная, тянущая боль, ведь я тоже потеряла дорогого человека, его забрала у меня эта чертова война. Как такое могло случиться с нами? Мы были юны, влюблены и счастливы, строили планы на жизнь, мечтали о том, как у нас будет много детей. Теперь мне нечего терять, кроме своей жизни, но я разыщу отца Доминика, это мой долг перед любимым. Наконец равномерный стук поезда убаюкал меня, напряжение в теле ушло, и я забылась сном, впервые за долгое время не наполненным ужасом.
