Полковник подчёркивал: «Людям, хватившим в молодости лиха в борьбе за выживание на гражданке, легче вжиться в рискованный труд диверсанта, выработать чутьё на опасность или на удачу. Такой человек, что называется, тертый калач».
Именно таким и был Константин Белухин, потерявший в конце Гражданской войны отца. Поднимался на ноги с матерью и с дедом, у которого был настороженный взгляд на события в стране. Его родная Сибирь с нетронутой тайгой вырастила любовь к зелёному другу, к его скрытой от невнимательного глаза жизни, но зримой, если у тебя есть чуткое сердце, хороший слух и зрение. Все это у Кости было. В лесу он всё видел, слышал и понимал его жизнь. Потому он в незнакомом полесье, прилегающем к станции Локоть, ни разу не заплутал, хорошо ориентировался. Трудовая жизнь закалила его характер, волю и тело, наливая его силой, выносливостью и неприхотливостью к быту. Природа дала ему меткий глаз и верную руку. На стрельбах из пистолета он всаживал пуля в пулю. И по врагу бил без промаха, экономя заряды, которые потихоньку таяли.
Кроме природной одаренности, многое дала учёба в военном училище, значительно больше подготовка на базе, где он провёл вторую половину срока учёбы. И вышёл оттуда лейтенантом с многочисленными навыками разведчика-диверсанта, хотя до настоящего профессионала многие не дотягивали. Он в душе был рад такой подготовке, которая порой доводила парней до молчаливого изнеможения. Особенно в первые две недели. Выжатые как лимон тренировками, падали после отбоя на топчаны трупами. Молодые тела за короткую ночь успевали восстанавливаться, и снова беспощадные занятия и тренировки.
Священная месть вспыхнула негасимым огнем от гибели под Витебском деда с матерью. Они, гонимые вспыхнувшей войной, возвращались с похорон старшего сына деда, деверя матери, Костиного дяди, и попали под бомбёжку. Об этом ему успели сообщить родственники. Старики Белухины оказались теперь в оккупации, а сродные братья ушли воевать. Горечь утраты хоть и несколько притупилась, в горячие дни он не вспоминал о гибели родных, но сейчас, когда остался один, наблюдая за дорогой и считая эшелоны, вспомнились и детство с юностью, и эта ничем не оправданная потеря. Константин страстно желал выбрать самый ценный эшелон. Не сомневался, пустит под откос, крепко разозлит немецкое начальство от ощутимой потери и надо ждать карательный отряд. Лейтенант понимал, что где-то, в какой-то штаб, возможно, в тот, что в Локте, уж поступили донесения о его мелких диверсиях, совершенных в одном и том же районе дерзкими партизанами, с которыми надо кончать. Разбитый эшелон будет той каплей, что переполнит бокал раздражения и ярости генерала, чьи войска находятся в этой фронтовой полосе. В этом он был уверен.
* * *
Между тем диверсии на оккупированной территории стали настораживать генерал-полковника Франца Гальдера. В августе он записал в своём дневнике: «В тылу между озером Ильмень и Нарвой действуют партизаны. Они совершают неприятные для нас налёты на железные дороги. Спущен с рельсов поезд. И вот, когда армии группы “Центр” топчутся на линии Ярцево – Ельня – река Десна и стали наращивать мускулы для нового удара на Москву, приходят досадные, как зубная боль, сообщения о крушении поездов в тылу на железных магистралях. Гибнет недопустимое количество боевой техники, боеприпасов, горючего. Войскам надлежит усилить бдительность в перевозках и решительно пресекать все попытки диверсий на дорогах».
