Очарованнный Russky - страница 4

, куда все деньги америкосных лохов и стекаются – круговорот денег в Америке. Неделю бедолага в Walmartе отпахал, а в субботу торжественно и важно, при всей обожравшейся ножками Буша семейке, обратно туда же лавэ и отволок, обменял на китайскую туфту. Ещё осталась последняя сотка, и надо в «Макдональдсе» детей накачать ГМО, да на вечер ещё на семейную дозу крэка оставить, а то психопатичка-жена на паранойе скандал закатит.

А трак идёт на восток, в Даллас. Мотор всё поёт свою тихую песню, в душу заходит грусть и тоска по упущенному, несбывшемуся, и невидимые никому слёзы жалости, жалости к самому себе, мешают видеть ночную дорогу.

Ближе к пяти часам дорога пустеет вовсе, но встречные траки, обдав светом фар, поддерживают рабочее состояние, не давая Russky отключиться от усталости – надо идти… К девяти будут фермеры-рабовладельцы по третьему косяку забивать по нервяку, ибо рабы оплачены вперёд и не хотелось бы, чтобы всех повязали: плакали тогда их денежки. Сезон в разгаре! И без мексов на полях вообще ничего не может произойти. Они – кормильцы Америки, ибо чёрных из-за лени и особых чёрных амбиций на полях не увидишь; белые, особенно в Калифорнии, надуты, как гуси, и используются лишь как родственники плантатора в виде надсмотрщиков и конторских, а реально на поле ишачат мексы, замотанные в тряпки от пятидесятиградусной жары.

Так лукавят политиканы о том, что много мексов-нелегалов типа мешают им жить, но не представить себе Америку без мексов – этих безропотных и тихих потомков индейцев, а может, древних майя или ацтеков, ибо она просто замрёт в мусорном коллапсе, задохнётся в собственном дерьме, останется без клубники, яблок, груш, апельсинов и всего прочего.

Ведь любой средний америкос – не работник, он заносчив и самоуверен, а особенно если вопрос касается денег. Это видно отлично, когда он чувствует превосходство над вами по бабкам, и переставая формальничать с улыбочками, и если бы это было наоборот, то вы увидели бы бездну подобострастия и приятнейшего умиления. Улыбка гиены!

Прошла мимо «бригада» из пяти-шести траков, пролетела, тряханула ветром и свистом скорости под сто миль, обдала многоголосьем переговоров с первым – «бригадиром», летящим впереди и как бы берущим на себя ответственность за безопасный пролёт всех остальных траков, переговаривающимся со встречными траками на предмет радаров, хотя ночью в пустыне можно не беспокоиться. Если есть CB, можно «по понятиям» попроситься присесть им на хвост и лететь вместе, если двигатель не ограничен по скорости, как делают в больших компаниях в целях экономии топлива и других ресурсов трака.

Но хоть ребята сами пригласили его в компанию, Russky, поблагодарив, не мог себе позволить ни малейшего нарушения, пока с грузом, с важным грузом… А тот высокий мекс всё не унимается, балагурит с Russky, подхалимничает: вот вы, русские, добрые, и воды вон принёс, и поссать сподобил, хоть и рисковал, и не должен был по контракту на нас отвлекаться; и рассказывает, как с америкосом раз чуть к паллете не примёрз: тот очканул, да и простоял с грузом два лишних часа – нервы успокаивал, а после открыл трейлер, а там половина контрабаса уже скрюченные, инеем запорошённые, друг с дружкой сцеплены, скованы морозом и выйти не могут, кругом ночь, тихо, маленький трак-стоп, и всё всем слышно. «Я, – говорит, – покрепче других, ну и шмыгнул между другими траками и в каком-то заброшенном сарайчике заныкался, вижу, ментов понаехало, устроили цветомузыку в пустыне, людей повынимали, да на скорых развезли, тракера в кляксах – по рукам и ногам, затолкали в машину и тоже увезли – бить до изнеможения в техасскую тюрьму. А я ещё две недели ждал в сарайчике оказии. Сарайчик тот – остаток от тех немногих строений, кои сохранились ещё со времён Дикого Запада и после служили чем-то вроде туристических раритетов, но нынче заброшенных, необитаемых, разве что мышами, змеями и прочими тварями пустыни».