Рыбки стали как бешенные лететь ему чуть ли не в раскрытый рот, которым он жадно хватал воздух, но морская болезнь не хотела покидать его почти атлетическое тело.
Солнышко уже припекало и, обливаясь потом, он пытался заговорить с рыбаком «а не пора ли вас приятели послать к ядрёной матери с вашей таранкой и вместе с вами»… Так ему уже досталось от этой рыбалки. Но рыбак, почти телепат, видимо услышал его – художника, позыв-мольбу, начал собирать удочки и всё своё рыболовецкое снаряжение. Он громко воскликнул как-то торжественно как на параде на Красной площади.
– Всё товарищи, клёва нет. Клёв ушёл.
Стал доставать якорь и, не обращая внимание на валявшегося на дне лодки почти ещё человека, на котором лежали рыбки, не уснули и он, художник не обращал на них никакого внимания если бы они, эти ещё не заснувшие навсегда жители моря, попали к нему в рот или на лицо, он бы не мог уже и дунуть на них не то, чтобы ругнуться и послать её, эту рыбёшку куда подальше, или папе – морскому царю-Батюшке.
Лодка их, маленький «тузик», уже не на шутку стал демонстрировать свои способности на крен и деферент.
Снял с якоря, её дёргало, она стала помахивать своими бортами, и, казалось рыбак испытывает своё плав средство, на непотопляемость – хлебнула сначала левым бортом, потом правый, хватанул гребень волны, да так, что рыбка размером один метр и семьдесят два сантиметра, с этюдником, имея высшее образование и почти красный диплом, начала плевать, – грудной кашель и нечленораздельная, тирада непедагогического качества, с бульбами из его святых незнающих совсем уж бранных слов, вырывалась, из его казалось, угасающей груди.
Потом только рыбак понял, что это уже не «зыбок», а пошла низовка, ветерок, которого нет, а волны и гребешки с белыми барашками оживляли колорит этому забрызганному пеной морскою в вперемешку с таранкой, барабулькой и морской тиной, которая была на днище, но почему-то не снаружи, а уже на ногах и лице рыбки – человека.
Но вот рыбак быстро развернул своё любимое корыто, как он его величал. Море будто пожалело их экипаж, гребни слегка залетали с левого борта, а за кормой был бурун, это значит, они всё-таки набрали ход и берег потихоньку им шёл навстречу. Но уж очень медленно. Очень…
На берегу уже заметили, стояли и бегали, кричали: сюда, сюда и когда берег был совсем близко,…жена художника закричала,… нет, она уже не кричала, а выла, и непонятно было, что она говорит-кричит. Мы только поняли, что его,художника, мужа и друга не видят – решили, видимо… уже, кормит рыбок… на дне морском.
Рыбак стал кричать, чтобы лодку схватили за нос и тащили вверх. Иначе зашибёт. Он резко рванул сразу двумя вёслами, ткнулась в песок, а волна резко накатила на борт, и лодку перевернуло под самые ноги этих непонятливых помощников. Благо, они не попали под привальный брус.
Лодку поставили скопом, все вместе и вдруг увидели кучу рыбок, морской травы, а среди этого натюрморта с человеком, лежал, валялся тот, которого уже они видели в объятьях морского царя и грудастых красивых русалочек, которые так любезно поглаживали по его бороде, и, она, эта бородка, с прожилками водорослей, а там уже, дёргали хвостиками морские чилимчики и коньки со смешными мордочками.
Жена с красивыми ямочками на щеках, подскочила к мужу. Он лежал и, даже не подавал признаков жизни…
Она, запела песню египетских плакальщиц, провожавших своего фараона, в его драгоценную красавицу пирамиду, на бессрочное пребывание в небесных условиях, да ещё и все его любимые девушки и жёны с ним за компанию…
