– Не бойся. Это твой новый дом теперь. Наш настоящий дом. Дом для избранных.
Она бежала без сил, спотыкаясь и падая в вязкой полутьме, её сердце бешено колотилось, грозя вырваться из груди.
– Ты ведь тоже это чувствуешь, правда, Лили? – продолжал голос, становясь настойчивее, почти приказывая. – Зов земли. Необходимость очищения. Глубоко внутри себя.
Она плакала, давилась слезами, беззвучно молила, чтобы это наконец прекратилось.
– Ты тоже часть плана, Лили, – настойчиво шептал голос отца, и в этом шепоте не было ни тепла, ни сочувствия, ни капли сомнения, только ледяная, чугунная, непреклонная убежденность. – Ты здесь совершенно не случайно. Ты – ключ. Помни об этом. Ключ ко всему.
Она просыпалась рывком, в холодном поту, с криком, застрявшим в пересохшем горле. Коридор. Рисунки. Голос отца. Сон был таким пугающе реальным, таким физически осязаемым, что ей требовалось несколько долгих минут, чтобы прийти в себя, убедиться, что она в своей знакомой комнате, в своей мягкой кровати, а не в том жутком, холодном подземном лабиринте. Но ощущение липкого, парализующего страха оставалось с ней надолго, иногда на весь день. Сон был не просто кошмаром. Он был недвусмысленным предупреждением. Или приглашением. Мрачным приглашением в тот искаженный мир, который методично строил её отец под их идеальным газоном. Мир, где её собственные страхи оживали на стенах, а голос отцовского безумия называл её «ключом» и важной «частью плана». Плана, от одного предчувствия которого кровь стыла в жилах.
Часть 7
В череде больших, пугающих перемен, сотрясавших основы их жизни, были и мелкие, почти незаметные на первый взгляд странности, которые, тем не менее, вносили свою весомую лепту в общую, безрадостную картину медленного распада привычного мира Майкла Грейвса, а вместе с ним – и мира всей семьи. Одной из таких почти комичных, если бы не общий контекст, странностей стал кофе.
Майкл всегда пил кофе. Самый обычный, недорогой кофе из ближайшего супермаркета, тот, что Эмили по привычке покупала каждую неделю вместе с молоком и хлопьями. Две полные ложки растворимого или стандартная чашка из старенькой капельной кофеварки утром, чтобы окончательно проснуться, еще одна – вечером, по приходу с работы, чтобы снять усталость. Никаких особых предпочтений, никаких сложных ритуалов. Просто функциональный, привычный напиток, неотъемлемая часть ежедневной рутины.
Но в последнее время все радикально изменилось. Он вдруг перестал пить тот кофе, что был дома. Сначала он просто отказывался, ссылаясь на то, что ему не хочется или вредно для сердца. Потом неожиданно начал приносить свой собственный – заливал его утром в большой стальной термос и брал с собой на работу, а дома демонстративно заваривал его в старом френч-прессе, который он торжественно извлек с пыльных антресолей.
Это был какой-то совершенно особенный кофе. Определенно не тот, что продавался в местных бакалейных лавках или даже в специализированных кофейных магазинах. Зерна были очень темными, почти черными, крупными, маслянистыми на вид, с непривычно сильным, густым, тяжелым ароматом, в котором причудливо смешивались ноты горького черного шоколада, едкого торфяного дыма и чего-то еще, незнакомого, терпкого, почти лекарственного. Упаковка, в которой он хранил зерна, была предельно невзрачной, из грубой коричневой бумаги, без ярких рекламных этикеток, только название, написанное странными, угловатыми, почти руническими буквами, и едва различимая пометка «Импорт из…» – дальше было неразборчиво, словно название экзотической страны-производителя было намеренно стерто или размыто водой.
