Читать онлайн Алексей Хромов - Комната с манекенами, или Синдром Унхаймлихе

Что происходит с охотником на монстров, когда охота окончена, а самый страшный монстр оказывается отражением в зеркале? Он пытается разбить зеркало. Он уходит в тишину.

Читатели, прошедшие вместе с Арионом Ветровым через ледяные лабиринты «Анатомии Тени», оставили его именно в такой тишине. Опустошенным, раздавленным, поклявшимся больше никогда не заглядывать в бездну чужого безумия. Год он старательно выстраивал вокруг себя хрупкое равновесие, заменяя протоколы допросов стихами Рильке, а криминальную антропологию – музыкой Эрика Сати. Он пытался жить на поверхности, не анализируя, не погружаясь. Просто быть.

Но есть тьма, которая не ждет, когда в нее заглянут. Она приходит сама, стучась в дверь телефонным звонком посреди ночи.

«Комната с манекенами или Синдром Унхаймлихе» – это не просто новое расследование. Это второй круг личного ада для Ариона Ветрова. На этот раз зло, с которым ему предстоит столкнуться, не прячется за маской банального психоза. Оно обладает собственной, чудовищной в своей безупречности, логикой. Оно не разрушает. Оно «чинит». Оно создает жуткие инсталляции из мертвых тел и старых манекенов, пытаясь исправить «поломки» в человеческих судьбах и вернуть миру идеальный, некротический порядок.

Эта книга – путешествие в сердце феномена, который Зигмунд Фрейд назвал «Das Unheimliche» – «Жуткое». Ощущение, когда самое привычное и родное вдруг оборачивается своей темной, незнакомой, зловещей стороной. Когда в лице детской куклы проступают черты мертвеца. Когда твой собственный дом перестает быть твоим.

Чтобы поймать убийцу, мыслящего как философ-реставратор, Ариону придется не только вернуться к тому, от чего он бежал, но и спуститься глубже – в подвалы собственного сознания, где хранятся его главные страхи и его главная вина. Ему предстоит понять, что убежище, которое он строил целый год, было всего лишь еще одной комнатой, полной безмолвных, смотрящих на него манекенов.

Итак, добро пожаловать обратно в мир Ариона Ветрова. Переверните страницу, если осмелитесь. Войдите в эту идеально убранную, тихую комнату. Только помните: иногда, вглядываясь в стеклянные, немигающие глаза куклы, можно увидеть отражение собственных, самых потаенных кошмаров.

Прошел год. Или, может быть, целая жизнь. Арион Ветров больше не считал дни. Он просто позволял им проходить сквозь него, как вода сквозь решето, оставляя после себя лишь влажный след на дне памяти. Его квартира перестала быть крепостью. Теперь это было просто место, где он жил. Книги по психопатологии и криминальной антропологии сменились на стеллажах сборниками стихов Рильке и томиками Кавабаты. Они меньше объясняли, но давали больше воздуха.

Равновесие. Вот слово, которое он теперь повторял себе как мантру. Хрупкое, как крыло бабочки, равновесие. Он больше не сидел безвылазно дома. Дважды в неделю он ходил в «Полуночный экспресс», но садился теперь не в самом темном углу, а за столик у окна, ближе к выходу. Он пил тот же виски, но не для того, чтобы заглушить мысли, а чтобы почувствовать его торфяной, дымный вкус. Он не заводил знакомств, но отвечал на кивки бармена и иногда даже обменивался парой фраз с пожилым саксофонистом о погоде. Он пытался жить на поверхности. Не анализировать. Не погружаться. Просто быть.

Этим вечером поздняя, затянувшаяся осень наконец решила сдаться. За окном пошел первый снег. Не тот, рождественский, из сказок, а первый, городской – вялый, грязноватый, неохотный. Он таял, едва коснувшись тротуара, превращая мир в серую, размытую акварель. Арион стоял у окна, наблюдая за этим медленным угасанием. Он только что вернулся из книжного магазина. Новая книга стихов Чеслава Милоша лежала на столе. Он еще не прикасался к ней.

Он подошел к проигрывателю. Пальцы сами скользнули по полке, но нащупали не Колтрейна с его неистовым поиском бога, и не Майлза Дэвиса с его философской грустью. Он достал старую, потертую пластинку с музыкой Эрика Сати. «Gymnopédies». Он поставил иглу на дорожку. Комнату заполнили звуки. Простые, почти детские, прозрачные, как льдинки. Каждая нота была отдельной, ясной, одинокой. Это была музыка пустоты. Но не пугающей, а спокойной, созерцательной. Мелодия, балансирующая на лезвии тишины. Она идеально подходила его новому состоянию.

Он снова вернулся к окну, держа в руках чашку с остывшим чаем. Снег повалил чуть гуще, и уличный фонарь выхватывал из темноты хоровод медленно кружащихся снежинок. Обычная картина. Мирная. Спокойная. Но в какой-то момент что-то изменилось. Сдвинулось. Он смотрел на тот же фонарь, на те же снежинки, на тот же мокрый асфальт, но знакомый пейзаж вдруг стал… другим. Чужим. Он ощутил это физически, как прикосновение чего-то холодного к затылку.

Это было то самое чувство, которое он когда-то описывал в своих лекциях, то самое немецкое слово, для которого нет точного русского эквивалента. Унхаймлихе. Жуткое. Ощущение, когда самое привычное и родное вдруг оборачивается своей темной, незнакомой, зловещей стороной. Когда в лице любимой куклы вдруг проступают черты мертвеца. Когда твой собственный дом перестает быть твоим.

Он смотрел на уличный фонарь. Теперь ему казалось, что это не просто фонарь, а одинокий, слепой глаз, который смотрит прямо на него, в его окно, в его душу. А снежинки – не снежинки, а частицы пепла, который падает на умирающий город. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Это просто усталость. Это просто погода. Это просто тень прошлого, которое никак не отпустит его до конца.

Но чувство не проходило. Оно становилось гуще, плотнее, обретало запах озона перед грозой. Где-то там, за окном, в этом засыпающем под первым снегом городе, что-то произошло. Что-то неправильное. Что-то, что нарушило тонкую ткань реальности. Музыка Сати все так же лилась из динамиков, такая же простая и прозрачная. Но теперь она казалась другой. Теперь это была мелодия не покоя. А предчувствия. И в каждой ее ноте звенел холод хирургической стали.

Телефонный звонок ворвался в хрупкую гармонию музыки Сати, как камень, брошенный в гладкую поверхность пруда. Арион вздрогнул. Звук был резким, требовательным, абсолютно чужеродным в этом тихом, созерцательном вечере. Он посмотрел на аппарат. Номер был ему знаком. Макаров. Сердце сделало неприятный, тяжелый скачок. Год. Целый год он не звонил. Арион дал ему слово, что больше не будет в этом участвовать, а Макаров дал слово его не беспокоить. Они оба нарушили свои обещания.

Он позволил телефону прозвонить еще несколько раз, словно давая себе шанс, что тот замолчит. Но звонки не прекращались. Он пересек комнату, и музыка за его спиной показалась ему саундтреком к неизбежному.

– Да, – сказал он в трубку.

– Арион, – голос Макарова был усталым и напряженным. В нем не было ни следа былой официальности. Только отчаяние. – Прости, что звоню. Знаю, мы договаривались…

– Мы договаривались, – ровно ответил Арион, глядя в темное окно, за которым кружился снег.

– Я знаю. Но тут такое… Такого я еще не видел за всю свою карьеру. Это… это не для моих ребят. У них квадратные головы, они ищут отпечатки, волосы, мотив. А здесь ничего этого нет. Это для тебя.

– Я больше не практикую, – отрезал Арион. – Ни в каком виде. Я не анализирую ни живых, ни мертвых. Найдите другого. В городе полно специалистов.

Он хотел повесить трубку, оборвать этот разговор, вернуться к своей музыке, к своему хрупкому равновесию. Но голос Макарова удержал его.

– Другие не поймут, – сказал он, и в его голосе послышалась почти мольба. – Они начнут говорить о психозе, о шизофрении. А здесь нечто другое. Это не безумие. Это… логика. Жуткая, чудовищная, но логика. Он не просто убил. Он создал картину. И только ты сможешь ее прочесть.

– Мне не интересно читать чужие кровавые каракули. Прощай, Макаров.

– Подожди! – крикнул следователь, когда Арион уже начал отводить трубку от уха. – Послушай меня. Просто послушай. Он оставил не улику. Он не оставил ничего, за что можно уцепиться. Он оставил… семью.

Арион замер.

– Что ты имеешь в виду?

Макаров замолчал на секунду, подбирая слова.

– Мертвая женщина. И ее новая, идеальная семья. Они сидят за столом, Арион. Ужинают. Только остальные… они не живые. Ты должен это увидеть. Пожалуйста. Один раз. Просто посмотри.

Арион молчал. Он смотрел в окно на первый снег, который ложился на город тонким белым саваном. На то, как знакомый мир стал жутким и чужим. И он понимал, что то необъяснимое чувство, которое он испытал полчаса назад, и этот звонок – это не совпадение. Это части одного целого. Какой-то невидимый механизм пришел в движение. Лабиринт, из которого он, как ему казалось, выбрался, снова начал выстраивать свои стены вокруг него. Его равновесие, такое хрупкое, такое вымученное, треснуло. И в эту трещину заглядывал холодный, нечеловеческий мрак.

– Адрес, – сказал он глухо, сам не веря, что произносит это слово.

Он знал, что это приглашение. Приглашение в новый ад. И он только что его принял.

Слово было произнесено. «Адрес». Одно слово, которое перечеркнуло год его хрупкого, выстраданного покоя. Он положил трубку и надолго замер в тишине своей квартиры, нарушаемой лишь тиканьем старых часов. Решение было принято. Теперь оставалось только ждать утра, как ждут приговора. Этой ночью он не спал. Сон был роскошью, доступной тем, у кого нет будущего. А его будущее, едва наметившееся, было только что отменено. Он не бродил по квартире, не мучился сомнениями. Он просто сидел в кресле, глядя в темноту за окном, и чувствовал, как его новый, тщательно выстроенный мир осыпается, как карточный домик.

Он выехал еще до того, как город по-настоящему проснулся. Его старая машина резала колесами свежий, нетронутый снег на тихих улицах. Город под этим белым саваном казался чистым, невинным, спящим. Но Арион знал, что это иллюзия. Под этой белизной, в одной из его теплых, освещенных квартир, зияла черная дыра, нарушающая все законы привычной реальности. И он ехал прямо в нее.

Поездка была как пересечение границы. Он проезжал мимо своего джаз-бара, мимо книжного магазина, мимо парка, где иногда гулял – мимо всех якорей своей новой, «нормальной» жизни. И с каждым километром они отдалялись, превращаясь в декорации прошлого. А впереди, в утренней серой мгле, его ждал другой мир. Мир, который он так хорошо знал и так отчаянно пытался забыть. Мир полицейских лент, запаха смерти, искаженных человеческих душ и неразрешимых загадок.

Он вспоминал свою клятву. Год назад, после дела Ордынцевых, он обещал себе, что больше никогда. Никогда не позволит чужому безумию стать своим. Он строил плотину, кирпичик за кирпичиком. И теперь сам же ее и разбирал. Что это было? Слабость? Профессиональное высокомерие, которое не могло смириться с загадкой, которую он не в силах разгадать? Или нечто более глубокое? Фатальное притяжение к бездне, которое было частью его натуры, и от которого нельзя было сбежать, как от собственной тени.

Он нашел нужный дом в одном из новых, безликих жилых комплексов. Место, где квартиры похожи друг на друга, как пчелиные соты. У подъезда уже стояли полицейские машины, их мигалки были почти не видны в сером свете рассвета, но их молчаливое присутствие нарушало утреннюю тишину. У входа его ждал Макаров. Он курил, и дым от его сигареты смешивался с морозным паром, идущим изо рта. Увидев Ариона, он бросил окурок в снег.