Он говорил это так буднично, словно зачитывал сводку погоды или обсуждал цены на бензин. Но сами слова были чудовищны. Глобальный коллапс. Конец привычного мира.
– Финансовые рынки рухнут первыми, – продолжал он тем же монотонным тоном, глядя куда-то сквозь стену. – Потом хаос. Голод. Война всех против всех. Вопрос времени. Нужно быть готовым.
В столовой воцарилась мертвая тишина, еще более плотная и удушливая, чем прежде. Лили замерла, её глаза расширились от испуга, вилка застыла на полпути ко рту. Эмили почувствовала, как ледяная волна поднимается от желудка к горлу. Ей хотелось рассмеяться, нервно, истерично, сказать, что он сошел с ума, что начитался какой-то ерунды в интернете. Но она не могла. Что-то в его голосе, в его пустых глазах, в самой абсурдности его спокойствия перед лицом апокалиптического прогноза парализовало её.
– Майкл, перестань… – прошептала она, но голос её был слаб, почти неслышен. – Не говори глупостей.
Он перевел на нее взгляд. Легкая тень раздражения промелькнула на его лице.
– Это не глупости, Эмили. Это реальность. Жестокая, но неизбежная. Игнорировать её – значит обречь себя на гибель.
В этот момент её взгляд упал на его руки, лежащие по краям тарелки. Руки бухгалтера, привыкшие к клавиатуре и бумагам. Но сейчас под его аккуратно подстриженными ногтями темнели узкие полумесяцы грязи. Не свежей, поверхностной, а въевшейся глубоко в кожу, словно он часами копался в земле голыми руками. Земля. Та самая, запах которой шел из гаража. Та самая, в которую уходила фигура на рисунке Лили.
Эта маленькая деталь – грязь под ногтями – на фоне его апокалиптических речей вдруг сложилась в страшную, невыносимую картину. Он не просто читал статьи. Он готовился. Он копал. Там, в лесу. Или под их домом. Строил что-то. Убежище? Или могилу?
Тишина за столом стала невыносимой. Курица на тарелках остывала. Идеальный ужин в идеальном доме превратился в молчаливую сцену из кошмара, где самые близкие люди стали чужими, а под поверхностью привычного мира разверзалась темная, пахнущая землей бездна.
Часть 8
Той ночью сон для Эмили был не спасением, а погружением в иное, еще более тревожное измерение. Она заснула поздно, долго ворочаясь в постели, звуки напряженного ужина и холодные слова Майкла об апокалипсисе эхом отдавались в её сознании. Снотворное подействовало медленно, утягивая её в вязкую, темную дремоту, где границы реальности истончились и поплыли.
И вдруг она танцевала.
Не во сне видела себя танцующей, а именно ощущала движение – легкость в ногах, которых она не чувствовала годами, гибкость позвоночника, свободу поворота, взмаха руки. Она кружилась на поляне посреди темного, незнакомого леса. Лунный свет, пробиваясь сквозь густую листву, ложился на землю неровными, серебристыми пятнами, но сама поляна была погружена в глубокую, бархатную тень. Пахло влажной землей, прелыми листьями, грибной сыростью – густой, первобытный запах ночного леса.
Она танцевала босиком по мягкому, упругому мху, и это было таким давно забытым, таким острым наслаждением, что слезы текли по её щекам – слезы радости и горечи одновременно. Она вращалась, поднимала руки к невидимому небу, её тело вспоминало забытые па, её душа пела от обретенной свободы.
Но лес вокруг был странным. Деревья стояли плотной стеной, их стволы были толстыми, морщинистыми, покрытыми не корой, а чем-то похожим на грубую, серую, слоновью кожу. Ветви переплетались над головой, образуя почти сплошной купол, сквозь который едва пробивался лунный свет. И по мере того, как она танцевала, ей стало казаться, что деревья наблюдают за ней. Не просто стоят, а смотрят. Пристально.
