Одевая эпоху - страница 20

Но меня тревожила только одна мысль: я огорчил человека, чье мнение было так важно для меня, я упал в его глазах.

К счастью, мне стало известно, что он не в обиде, и впоследствии я смог не раз убедиться в том, что он сохранил ко мне доброе отношение.

Два месяца спустя настало время выполнить долг перед отечеством, и я почти на год отправился на военную службу. Вообще говоря, срок службы тогда составлял три года, но имелись льготы, например для кормильцев семьи, учащихся некоторых институтов. Мне как бывшему студенту Института современных восточных языков – там изучали новогреческий, тамильский, хинди, мальгашский, яванский, арабский – срок службы сократили до десяти месяцев. Для меня это стало тяжким испытанием, и неудивительно: я уже приобщился к миру роскоши и элегантности, а теперь попал в серый и унылый мир военных.

Когда я прибыл на место службы в Руан, меня поместили в казармах возле Марсова поля. Я выбрал койку поближе к двери, чтобы создать иллюзию свободы. Тогдашние кровати были сделаны из трех досок, уложенных на металлическую подставку. Спал я хорошо, но в первое же утро, когда в половине шестого, еще до рассвета, меня разбудил звук рожка, первая мысль была о матери и доме, о тканях, платьях и моих мечтах, с которыми мне пришлось расстаться.

Я сразу же понял, насколько бессмысленна армейская жизнь. Поскольку моя койка была первой в ряду, в тот день наступила моя очередь зажигать свет и подметать помещение.

Капрал крикнул: «Дневальный, зажечь лампу, подмести под койками и принести воды!» Я вежливо заметил, что лампы в помещении уже нет, но капрал прослужил два года, поэтому ответил: «А мне плевать! Зажечь лампу!» Так я познакомился с вековыми традициями, неизменно царившими в этой специфической среде.

Позднее всех льготников (тех, кому срок службы сократили до года) объединили в особый взвод и перевели в казарму Пелисье. Там я оказался в более приятном обществе: моих товарищей звали Трарье, де Вогэ, де Лессепс, Жийу, Алькан, П. Истель, О. Жалю и так далее… Однажды, после долгого марша под дождем, мы вернулись вконец обессиленные и промокшие; и вдруг нам приказывают привести в порядок форму, наваксить обувь и построиться во дворе. Но как наваксить ботинки, если в них полно воды и грязи?

В то время как более усердные служаки, пыхтя, натирали ваксой задрызганную обувь, я предложил спуститься как есть, поскольку, добавил я: «Лейтенант поймет, что дело тут не в лени». Так я рассудил, не приняв во внимание дух воинской дисциплины. В итоге кто-то наваксил ботинки, а кто-то просто отчистил их от налипших комьев земли.

Когда рота построилась, лейтенант назвал мое имя и приказал выйти из строя. «Рядовой Пуаре, – сказал он, – мне передали, что вы сейчас говорили в казарме, и чем больше я над этим думаю, тем более вопиющим я нахожу ваше поведение. Вы сказали солдатам: “Если мы все сговоримся и не будем ваксить ботинки, нам ничего не сделают”. Надо ли объяснять, какое это возмутительное, а в некотором смысле даже опасное заявление? Ведь вы, по сути, хотели сказать, что если солдаты объединятся с целью невыполнения приказа, то командир ничего не сможет с ними сделать.