Я нажимаю на кнопку записи, смотрю прямо на экран и делаю несколько размеренных вдохов.
– Итак, я тут думала над моей последней записью – она же первая – и пыталась понять, какой во всем этом смысл… если он вообще есть. – Я облокачиваюсь на стол и подаюсь ближе к экрану, вглядываюсь в свои голубые глаза. – Наверное, если смысл все-таки есть, то он в том, чтобы я открыла что-то новое. Может быть, в себе, а может быть, в нем… Мне кажется, я столько еще о нем не знаю… столько вопросов осталось без ответа. А может быть, я вернусь к этим записям и просмотрю их через много дней, когда все это будет уже далеко-далеко. Может быть, тогда я пойму, что на самом деле думаю о жизни, и наконец-то найду ответы на вопросы, которые не дают мне покоя каждый день, потому что сейчас я чувствую себя потерянной, как какая-нибудь дурацкая бутылка, плывущая по воде, мутная такая, из темного стекла. – Какое-то время я молчу, в раздумье барабаня пальцами по столу. – А может быть, я сумею мысленно вернуться назад и понять, почему он это сделал. – Я шумно вдыхаю и выдыхаю, пульс начинает стучать как бешеный. – А если это смотрит кто-то еще, кроме меня, то вам, наверное, хочется узнать, кто это – он, но я, кажется, не готова еще назвать его по имени. Надеюсь, что смогу потом. Когда-нибудь – в один прекрасный день, но кто знает… Может, я и тогда ничего не пойму и буду такой же потерянной, как сейчас.
На этом я обрываю запись и выключаю компьютер, сама не зная, сколько еще буду тянуть эту бессмысленную игру, это пустое времяпровождение. Отодвигаю стул и выхожу из комнаты. До конца коридора пятнадцать шагов, потом еще десять до стола. Все шаги размеренные, одинаковой длины. Если бы я сейчас снимала, отличное получилось бы видео, плавное, ровное, как по линейке.
– Доброе утро, красавица моя, – нараспев говорит мама, не переставая сновать по кухне – от плиты к холодильнику, затем к буфету. Она печет печенье, в кухне пахнет корицей и мускатным орехом. Мне это напоминает детство – как мы с папой сидели за столом и ждали, когда уже можно будет набить рты сладостью. Но его нет, вместо него теперь за столом сидит Дэниел, мой отчим. Он не ждет печенья. Он вообще терпеть не может сладкое, любит здоровую пищу, ест в основном что-то смахивающее на лошадиный корм.
– Доброе утро, Нова. Я так рад, что ты дома. – Дэниел сидит в костюме с галстуком, пьет грейпфрутовый сок и ест тост без масла.
Они с мамой женаты уже три года, и он неплохой человек, всегда заботится о маме и обо мне. Но очень уж он заурядный, правильный, а иногда просто нудный. Дэниел никогда не заменит мне отца, с его непредсказуемостью, безрассудством и прямотой.
Я плюхаюсь на стул и ставлю на стол локти:
– Доброе утро.
Мама достает из буфета миску и поворачивается ко мне со встревоженным лицом:
– Нова, солнышко, я хочу спросить на всякий случай: ты нормально себя чувствуешь… здесь, дома? Если что, можно отвести тебя к психотерапевту, и таблетки свои ты ведь не бросила пить?
– Нет, мама, не бросила, – со вздохом отвечаю я, опускаю голову на руки и закрываю глаза. Я сижу на успокоительных таблетках с того самого утра, как это случилось. Не знаю, есть ли от них на самом деле толк или нет, но психотерапевт прописал, вот я и пью. – Таблетки пью каждое утро, а вот на терапию перестала ходить еще в декабре. Она мне не помогает, только зря время отнимает. – Они же там все время хотят, чтобы я рассказывала о том, чту увидела в то утро, как себя вела, почему, а я не только говорить, даже думать об этом не могу.
