А вскорости и детишки друг за дружкой от большой любви не замедлили на свет божий появиться. Первенец – Степан – был весь в отца, такой же упрямый, дотошный, ни от какого дела не отступится, пока не сделает то, что задумал: и гвоздь молотком в доску вбить, и рубанком научиться строгать, и ножом толково управляться – вначале свистульки, а потом и ложки вырезать. Ну, чем не помощник?! Второй – Сёмка – может и не такой шустрый, как брат, но в три года уже тянул ручонки к отцовской гармошке, а потом и играть научился, да так ловко пальчиками перебирал кнопочки, что даже сам Николай радовался: вот она смена подрастает, теперь и стареть не боязно, будет кому передать своё наследство. А доченька Варенька была всеобщей любимицей: и воды из криницы наносит, и сорняки в огороде выполет, а уж как песню заведёт – вся деревня сбежится слушать её чистый ангельский голосок, будто волшебные переливы небесной птахи.
Хорошо жили, в любви и согласии… А потом война распроклятая… Всё разом перечеркнула, судьбы людские исковеркала, сирот по белу свету пустила, отняла всё лучшее, что прежде Господь дал. Проводила Катюша своего Николая-гармониста на смертный бой с поганой нечистью, слово заговорённое супротив смерти с землёй родимой в узелок завязала да в карман гимнастёрки вложила, поцелуй свой на губах мужа запечатлела. Да не дождалась голубка сизокрылая своего сокола ясного. Захватила деревню немчура ненавистная, огнём всё дотла выжгла, никого не пощадила: ни стариков, ни детей малых. Только узнал об этом страшном горе Николай уже после победы, когда домой вернулся. А где он дом-то? Оглянулся – один ветер гуляет в чистом поле. Заросли бурьяном даже камни бывшего пепелища, только кое-где печные трубы из травы проглядывают.
«Куда теперь идти солдату? Кому нести печаль свою?..»
Беззвучно обливалось кровью сердце воина-победителя. Но как жить дальше ему, безногому… Так и прорыдал не помня сколько дней, обнимая землю родимую, да семью свою в страшном лихолетье сгинувшую, пока не нашли его грибники из соседней деревни. Принесли земляка, уже теряющего последние силы, домой, накормили, одели, просили остаться, чай не чужой, да не смог он обузой быть. Попросил неказистую тележку вместо ног да гармонь. Тележку на колёсах кузнец быстро смастерил из подручных средств, а вот гармонь… Все деревни близлежащие облазили, все чердаки перекопали, не до музыки людям было, вместо песен новых война только стоны бабьи по хатам раскидала и сама потешалась, наслаждаясь слезами их горестными да вою протяжному, нескончаемому.
Но нашлась-таки гармонь у бывшего полицая, всё награбленное добро себе в хату тащил. Самого партизаны расстреляли, а дом заколотили. Вот теперь и вскрылась вся правда об их бывшем соседе. Узнал Николай гармонь свою, вспомнил, как с ней к Катюше на свидание ходил, музыкой её завлекал. Залился снова слезами горючими, все глаза выплакал, сердце растревожил, осколок вражеский новой болью о себе дал знать…
К ручке инвалидной тележки прикрутил Николай консервную банку, служившую вместо протянутой руки для подаяния. Иногда ему кидали какую-то мелочь, иногда злобно шипели:
– Куда только милиция смотрит? Три года как война закончилась, пора бы всех калек в спецприюты определить, чтобы людей уродством своим не пугали.
Он уже не роптал на судьбу, а просто доживал отпущенное ему время жизни, мечтая поскорее встретиться на том свете с матерью, отцом, женой своей Катериной и с детьми, так и не ставшими их гордостью и опорой.
